Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь

Одиннадцать лет назад, в Кошицах, король Людовик, обязавшись наделять земскими должностями лишь жителей Польши, не делал различий меж шляхтой и богатыми мещанами. Тогда же кровным полякам Людовик предоставлял в управление только двадцать три главных судебных округа. Остальные был волен давать пришельцам, — кому захочет. И служба внутри границ была без вознаграждения. А Краковский договор давал вознаграждение служащим шляхтичам и внутри страны тоже. В Кошицах королю отдавалось два гроша королевщины с каждого лана[7], а в Кракове — с каждого кмета (свободного крестьянина). Беднейшая "лапотная" шляхта совершенно освобождалась от податей. В Кошицах обошли молчанием королевских судей, в Кракове постановили их убрать. В Кошице шляхта обязывалась восстанавливать королевские замки, в Кракове умолчали об этом, то есть сняли эту повинность со шляхты.

Итак, шляхта освободилась от податей, упрочила власть над народом и сохранила все должности. Право распоряжаться короной шляхта тоже сохранила за собой. Корону Ягайле дали без упоминания о родственниках-наследниках. Было положено начало посольским сеймам. За королем остались только: суд над шляхтой, право войны и мира с иностранными государствами и владение коронными поместьями (но и сюда протягивала руки малопольская шляхта).

Дело шло, таким образом, к созданию шляхетской республики (как то и произошло впоследствии), и не здесь ли коренится последующее ослабление польского государства, вплоть до разделов его в ХVIII столетии?

Король по Краковскому договору почти что превращался в русского кормленого князя, коих приглашали к себе новгородцы и псковичи, заботливо оговаривая все ограничения власти "принятых" князей.

После прочтения акта перед магнатами и громадою шляхтичей в большом зале Вавельского замка, — при кликах и здравицах, при обнажаемом оружии с возгласами: "Клянемся!" — радостная толпа шляхтичей в расшитых жупанах, в праздничных кунтушах и дорогом, напоказ, оружии, заламывая шапки, изливалась по каменным ступеням во двор, где в руках стремянных уже ржали кони, роющие копытами снег. И Витовт, в простой одежде и потому незаметный, подслушал, стоя под лестницей, как рослый красавец Сендзивой из Шубина, славный тем, что на одном из турниров, выезжая раз за разом, побил всех немецких рыцарей-соперников, усмехаясь в пышные седые усы, выговорил с сытою усмешкой:

— Ну, за все это можно было сделать королем литовского простака!

Дружный поощрительный хохот шляхтичей был ему ответом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Русичи, из которых никто толком не понимал, гости они тут или пленники, поспели в Краков как раз к коронации Владислава Ягайлы, назначенной на воскресенье, 4 марта.

В пути насмотрелись всякого. Непривычен был шипящий польский язык, с трудом понимаемый московитами, непривычны были бритые бороды, кунтуши и жупаны шляхтичей, непривычны гербы на воротах поместий, непривычно родство по гербу, к которому можно было, оказывается, приписаться людину совсем иного рода, хотя в шумных попойках и в щедром гостеприимстве поляки отнюдь не уступали русичам. Тратиться на снедь и ночлег от польского рубежа и до Кракова им почти не приходилось.

Княжич Василий совался всюду. Изумила виселица во дворе одного замка.

— И вешают?

— А коли заслужит хлоп… — неохотно процедил сквозь зубы сопровождавший русичей шляхтич. Помолчав и сплюнув, вопросил: — У вас, што ль, не так?

— У нас татебный суд принадлежит князю! — твердо отверг Василий. — Покрал там, иное што — вотчинник судит, а убийство коли али казнить кого — в смерти и животе един князь волен!

— В Литве вон князь прикажет: вешайся, мол, и сами вешаются! — пан явно не хотел допустить никакого урона для Польши.

— Про Литву сами ведаем! — с легкою заносчивостью отозвался Василий и умолк. Достоинство не дозволяло ему, княжичу, спорить с простым польским паном, хотя и подумалось: у нас бы такое — мужики за колья взялись!