Дмитрий Донской, князь благоверный[3-е изд дополн.]

Чью сторону держал Олег? Или, как теперь чаще говорят, был ли Олег предателем? У вопроса этого есть собственная история, обсуждается он и по сей день и иногда со страстностью, достойной лучшего применения.

Беспристрастное изучение древних источников показывает, однако, что об Олеге вряд ли есть смысл говорить как о Курбском XIV века и что вообще к вопросу о «предательстве» рязанского князя нужно относиться с той снисходительностью, пример которой подал нам Дмитрий Иванович Московский.

Ведь никто же не затевал разговоров о предательстве Рязанца два года назад, во время событий на Воже, когда он уклонился открыто выступить на стороне Москвы. Он и сейчас уклонялся, не более того. Это Дмитрию должно было стать ясно уже в Коломне, иначе бы он не решился оставить этот город, прикрывающий кратчайшую дорогу на Москву, и увести всё огромное войско к усть-Лопасне. Если Олег и пересылался гонцами с Мамаем и Ягайлом, то имеются все основания считать, что в то же самое время он пересылался и с Дмитрием. Рязанец явно старался остаться в стороне от происходящего. И чем труднее ему было сделать это, тем больше он хитрил с Мамаем, ублажал его обещаниями, которых не собирался исполнять.

Словом, Олег хотел — в сложнейшем для его княжества положении — держать свою сторону, и это вполне устраивало Москву, большего она тогда не могла требовать от южного соседа.

Но, конечно, Дмитрий, проводя свои войска по окраинам Рязанского княжества, не мог, да и не имел права вполне доверять Олегу.

Слухи бродили всякие. Поговаривали, что Рязанец послал к Ягайлу своего доверенного боярина Епифана Кореева. (Это известие вошло в «Летописную повесть», автор которой вообще не скупится на крепкие выражения в адрес Олега: «Враже, изменниче Олже! лихоимства открывавши образ, а не веси, яко меч Божий острится на тя». В другом месте он клеймит «лукавого Олга, кровопивца хрестьянского, новаго Иуду предателя».)

В то же время «Летописная повесть» ничего не говорит о переписке Олега с Ягайлом и Мамаем. Известие об обмене «ярлыками» или «книгами» между ними мы находим только в «Сказании». Если подобный обмен и имел место в действительности, то достоверность самих «книг» равна нулю. Всё указывает на их позднее, чисто литературное происхождение. Для образца можно привести послание Олега к Ягайлу: «Радостнаа пишу тебе, великий княже Ягайле Литовьский! вем, яко издавна еси мыслил Московьского князя Дмитрея изгнати, а Москвою владети; ныне же приспе время нам, яко великий царь Мамай грядет на него со многими силами, приложимся убо к нему. Но аз убо послах своего посла к нему с великою честию и з дары многими; ещё же и ты поели своего посла такоже с честию и з дары и пиши к нему книги своя, елико сам веси паче мене». Ягайло не мог, конечно, «издавна» мечтать о Москве, поскольку всего третий год ходил в великих князьях литовских; наивным выглядит и наставление Олега Ягайлу о том, как вести переговоры с Мамаем.

Д. И. Иловайский в своей «Истории Рязанского княжества» считает, что именно Олег Иванович с помощью хитроумных переговоров с «союзниками» сорвал их встречу на Оке, назначенную Мамаем на 1 сентября. Не это ли и вынудило Ягайла раскаяться в том, что доверился Олегу: «Никогда же убо бываше Литва от Резани учима, ныне же почто аз в безумие впадох»?

Между Дмитрием и Олегом существовало какое-то условие, пусть и не оговорённое перепиской. К этому выводу приходит и другой русский дореволюционный историк, М. О. Коялович. От Коломны русское войско пошло в обход Рязанского княжества потому, считает Коялович, что «установлено было безмолвное соглашение Димитрия с Олегом не мешать друг другу; но в то же время Димитрий ставил этим Олега под сильное влияние народа рязанской земли, не могшего не сочувствовать севернорусскому ополчению и не быть ему благодарным за своё спокойствие».

Вот это-то народное мнение

и было для рязанского князя тем последним судом, приговоров которого он не смел преступить, какое бы давление ни испытывал со стороны своих «союзников». Земля его не хотела противостоять Руси. В то же время она не имела сил оказать поддержку великокняжескому ополчению. И Олег в данном случае был только послушным голосом своей малой и сирой земли.

Какими дорогами шли из Москвы? Составитель Никоновской летописи, повторяя один из списков «Сказания», рисует следующую картину начала похода: выступая из Кремля, Дмитрий Иванович «брата же своего князя Володимира Андреевичя отпусти на Брашеву дорогою; а Белозерьския князи Болвановскою дорогою с воинствы их; а сам князь великы поиде на Котел дорогою со многими силами».

Это «распределение дорог» между разделённым натрое ополчением было потом принято на веру Татищевым и позже закрепилось в исторических трудах, перебрело в популярные брошюры, романы.