Дмитрий Донской

Следом за князем Остеем полегли и остальные. Стража у распахнутых ворот не успела опомниться, как в город влетели ордынские отряды и начался не просто грабеж и разбой, а поголовная резня. Хан повелел не жалеть урусов, пошедших против его власти! Все, что еще не разграбили ватажники, зачем-то пришедшие в город перед мятежом, тут же растащили татары.

Когда на дворе раздались крики, Настасья с хлопотавшей вокруг нее девкой даже не услышали. Дите наконец пошло, и боярыня заорала теперь уже от настоящей натуги. Девка только приняла в руки еще окровавленного, синего от принятых мучений ребенка и подняла его, чтобы показать обессиленной матери, — мол, сын, когда в светелку ворвался ордынец. В этот миг раздался первый крик новорожденного. Одновременно закричала от ужаса и увидевшая нежданного гостя мать. Хотя какой гость, татем ворвался, лицо сразу перекосило от брезгливого презрения, махнул саблей на оравшую женщину, и та замолкла, захлебываясь собственной кровью.

Теперь закричала уже девка, не зная, куда девать новорожденного. Ордынец второй рукой отшвырнул с ее ладоней дитя и схватил за волосы. Вслед отчаянно кричавшей девке доносился писк малыша.

А на дворе уже хозяйничали другие, тащили все подряд, а что не могли унести, то либо секли мечами, либо рвали. Но больше всего разыскивали людей, их не велено оставлять в живых. Видимо, вспомнив о таком приказе, ордынец с досадой покосился на свою добычу, потом деловито оттащил ее в сторону к конюшне и пристроил раком. Девка продолжала кричать и сопротивляться. Насильник стукнул ее по голове, убедившись, что та бессильно обвисла, не выпуская сабли из рук, задрал юбку, сделал свое дело, крякнул от удовольствия и… от резкого движения сабли голова девки покатилась по земле. Не глядя на жертву, ордынец помчался дальше.

Здесь не будет живой добычи, а потому не стоило дальше разглядывать девок и женщин, ощупывать руки и ноги у мужчин, выбирая тех, что поздоровее. Стоило брать только дорогие вещи, а потому безжалостно рвали серьги из женских ушей, не слушая их криков, если не удавалось быстро снять дорогие браслеты, отрубали руки, а ради гривен или ожерелий летели головы. Но потом пронесся слух, что хан позволил отбирать пленных. Ах как многие ордынцы пожалели, ведь столько красивых женщин и девушек уже было убито, столько сильных мужчин и обещавших стать таковыми детей уничтожено!.. Но много еще и оставалось.

Ефим стар, очень стар, его подслеповатые глаза уже не помощники в переписке книг, но хранитель монах хороший, за древние свитки жизни не пожалеет.

Так и вышло. Навстречу ордынцу с факелом в руках бросился человек с растрепавшимися седыми волосами, заломил руки:

— Ребятушки, не палите! Меня убейте, а книги не губите!

Молил, чтобы сохранили бесценные сокровища — маленькая церквушка за его спиной была чуть не доверху набита книгами! После дождей в подвале каменного собора, где они хранились до сих пор, вдруг проступили земные воды. Книги спешно перенесли в эту церковь, сложили, пока сырость в прежнем месте хранения не выветрится. Потому и боялся старец огня больше смерти.

Татарин зло засмеялся, видно хорошо понимал русский язык:

— Смерти хочешь? Получай!

Сабля наискось прошлась по старцу, но конь от близости факела дернулся, потому Ефим не погиб сразу. Его глаза с тоской взирали на занимавшуюся от брошенного факела деревянную церковь с книгами внутри, а губы все шептали:

— Книги… не… гу… би…

Потом подсчитали, что в Москве под ордынскими мечами погибли 24 000 человек. Не все они были москвичами, ведь перед бунтом в город пришло невесть зачем много чужих. Были разграблены княжеская казна, боярские дворы, купеческие амбары, церковные алтари… Запылали дома и деревянные церкви. Сгорело множество книг… Разграблен и сожжен Чудов монастырь, который так пестовал митрополит Алексий, убит архимандрит Иаков и несколько монахов…

Такого разгрома Москва не знала давно, с тех пор, как взял ее под себя Иван Данилович по прозвищу Калита! Успевшая подняться и похорошеть после страшного пожара 1365 года, Москва снова выглядела не лучше, чем после того страшного огненного смерча… Снова повсюду валялись мертвые, как в давнюю годину мора, но хоронить их было некому, Москва обезлюдела.

Крепкими стояли ее каменные стены, закрытыми кованные железом ворота, нетронутыми башни… Долго можно было обороняться в таком защищенном городе, не хватило бы у хана терпения досаждать москвичам, а они поверили лживым словам, сами не только открыли ворота, но и вышли навстречу собственной смерти!

Перебив москвичей и тех, кто был за стенами Кремля, Тохтамыш отправил своих людей пограбить округу. Но не ее одну, часть ордынцев по его приказу бросилась к Переяславлю-Залесскому, уделу Дмитрия Ольгердовича, отца князя Остея. Зачем? Наказать его за сына, а заодно и город, откуда в Москву пришел.

Ордынцы, ушедшие в сторону Волока Ламского, быстро наткнулись на стоявшего там со своими войсками без дела Владимира Андреевича и сразу вернулись назад. Ханом велено в бои не вступать.