Дмитрий Леонтьев Петербуржская баллада

Поднялась толстая, мордатая тетка лет сорока — сорока пяти, выкрашенная под блондинку, и, приняв у Айсберга микрофон, возмущенно забрызгала слюной:

— Я сидела и думала: люди добрые, это до чего же мы дошли, если убийцы пишут книги, выступают в газетах и по телевидению, учат нас и наших детей, как жить?! Да я такого и в фильмах ужасов не видела! Это не женщина, это монстр какой-то! Только подумайте, как она обошлась с бедным юношей, вытащившим ее из захолустья, поселившим в своей квартире, кормившим и содержавшим ее! Каким чудовищем надо быть, чтобы так отплатить за добро! Только ненормальный человек способен совершить подобное, а потом еще и хвастаться этим! Поставьте себя на ее место: неужели, совершив подобное, вы станете кому-то рассказывать об этом? Вы будете сидеть тихо, как мышка в норке, а она пошла трезвонить по всему белу свету. В голове не укладывается! Она не только не стыдится того, что совершила, но и откровенно хвастается этим! И у такой мрази есть муж, ребенок... Да таких стерилизовать надо!..

— Спасибо, — поблагодарил Айсберг и передал микрофон дородному, респектабельному мужчине в сером костюме, — прошу вас...

— Прежде всего, хочу сказать, что не верю всему, что она тут говорила, — нахмурив брови, заявил мужчина, — как вы знаете, на каждую ситуацию можно смотреть с разных точек зрения. Уверен, что покойный Станислав Горшков описал бы нам эту ситуацию совсем иначе. Катерина изложила нам эту версию в своей интерпретации, так сказать, субъективно. Но я могу предположить, что эта история куда сложнее. Мне больше верится в то, что она убила его не из ревности, а из-за квартиры... или из других материальных и финансовых соображений. Не думаю, что она была такой пай-девочкой, какой она нам тут себя описывает.

Мы знаем, какие дети вырастают в семьях рабочих... Да и может ли девочка из приличной семьи учиться в ПТУ? Мы все хорошо знаем, кто такие пэтэушники и чего можно ожидать от них. Я думаю, что Катерина соврала нам. Или, по крайней мере, утаила значительную часть правды. Ей просто хочется оправдаться перед нами, хочется, чтобы мы ее пожалели, на лицо преступницы надели личину раскаявшейся овечки... От нее даже муж ушел, узнав о таком ужасе! А кто бы не ушел? На его месте я бы еще и морду ей разбил за то, что она так со мной поступила! Мне жаль этого несчастного человека, который по доброте душевной оказался обманут этой женщиной!..

Побледневшая, растерянная Катерина беспомощно переводила взгляд с ведущего на директора издательства, а с него на обвиняющих ее людей. Виталий Петрович тянул руку, прося дать ему слово, но Айсберг словно не замечал его, проводя передачу в какой-то определенной, выбранной заранее интонации. Перехватив ее молящий взгляд, Виталий Петрович пожал плечами и еще энергичней затряс поднятой рукой, но Айсберг демонстративно повернулся к нему спиной и, поглаживая свою знаменитую бородку, направился в противоположный конец зала.

— Прошу вас, — протянул он микрофон благообразному старику в потертом пиджаке.

— В чем я вас могу точно заверить, так это в том, что раньше такого не было! — прошамкал тот. — Чтобы распоясавшиеся злодеи выступали по телевидению и писали книги о своих злодеяниях?! Такого мы допустить не могли! Мы строили светлое, радостное будущее, а такие, как она, загубили наши начинания на корню! Спасибо вам, Юлий Айсберг, что есть ваша передача. Спасибо, что вы показываете нам лица этих негодяев, этих нелюдей, монстров в человеческом обличье! Их должна знать в лицо вся страна, чтобы пригвоздить своим осуждением к позорному столбу! Спасибо вам!

— Стараемся, — скромно заметил Айсберг и протянул микрофон прыщавой девице лет двадцати пяти, — слушаю вас.

— Я резко осуждаю героиню этой передачи, — браво начала девица, — ее и героиней-то назвать нельзя. Как вы видите, все здесь собравшиеся ужасаются ее злодеянию. На что она надеялась? Как могут люди прощать подобные зверства? Подобную звериную жестокость? Убить человека, скрыть все это от мужа и дочери... Я с ужасом думаю: а что, если среди моих знакомых есть такой же человек, скрывающий от меня свое истинное лицо, и мне становится страшно от этой мысли. Я считаю, что суд слишком снисходительно отнесся к этой женщине. Надо было, как в цивилизованной Америке, приговорить ее к электрическому стулу или дать пожизненное заключение. Таким, как она, не место среди нас. Неужели она надеялась на какое-нибудь понимание? Как можно понять подобное? Мы учились на классике, воспевающей добро, проповедующей гуманизм, а здесь такое... Нет, не найдет она среди нас ни понимания, ни прощения! Я бы на месте милиции посадила ее еще раз в тюрьму... За эту книгу...