Дмитровское шоссе

Далее Андрей задвинул тяжелые шторы на окнах, включил свет во всех комнатах и медленно пошел от стены к стене, любуясь невероятной игрой красок. Он видел все это и раньше, но при Николае Васильевиче стеснялся подолгу стоять у картин и восхищаться ими. Здесь были французские импрессионисты, иконы кисти Рублева, Ушакова и лучших иконописцев строгановской школы в богатейших окладах, Репин, Кустодиев, Петров-Водкин, словом, перечислить великих русских и иностранных мастеров было просто невозможно. Но особенно Андрею нравились голландцы — Брейгель, Бейкелар, Поттер, Хальс. Он знал что эти картины числятся или как утерянные или пропавшие сотни лет назад. На десерт Андрей оставил сокровища, хранящиеся в старинном сейфе, замаскированном под шкаф. Андрей протянул руку, встал на цыпочки — академик пользовался для этого низкой табуреткой — достал из-за книг на полке тяжелый бронзовый ключ, открыл им шкаф, набрал сложный код и осторожно снял с полки одно из исчезнувших яиц Фаберже. Считалось что пропало пять императорских пасхальных яиц, в том числе так называемое «ледяное», сделанное из искусно подобранных бриллиантов, но два из них стояли в сейфе академика Трофимова. Андрей понимал, что Николай Васильевич держал все эти сокровища дома не из жадности, нет, просто он не мог отказать себе в удовольствии посмотреть на них, погладить, почувствовать сквозь золотой шлем скифского воина грохот копыт многотысячных конских табунов. Андрей знал что почти все сокровища, в том числе легендарный посох патриарха Тихона, изукрашенный драгоценными камнями, академик завещал церкви, музеям, городам, завещал вернуть странам, из которых их вывезли многие сотни лет назад. Лишь два предмета он оставлял Марине, да и то потому, что они, по его мнению, не имели большой художественной ценности: два яйца Фаберже, изготовленные по заказу императорской семьи. Зато их денежная ценность была колоссальной — не меньше трех, а то и четырех миллионов долларов каждое. Не менее важным было и то, что в распоряжении Николая Васильевича находились документы, неоспоримо доказывающие «провенанцию», то есть происхождение этих ювелирных изделий, то, как они попали к нему. Академик ни разу не говорил об этом, но утверждал, что «императорские пасхальные яйца», пройдя через несколько рук, оказались у него совершенно законно и никто не сможет оспаривать их собственность. Это, в свою очередь, означало, что любой из крупнейших аукционных домов «Сотсбис» и «Кристис» будут счастливы взяться за их продажу. Разумеется, по прежнему вставала проблема вывоза из страны, но теперь их можно было продать на одном из аукционов внутри самой России.

Андрей любил заранее рассчитывать свои действия и потому добился столь значительных успехов на бирже. Правда, не без помощи Рафаэла Амаяковича. Время от времени старый армянин давал ему полезный совет и Андрей неизменно пользовался этим советом. Принимая во внимание, что у Саргосяна связи и знакомства простирались по всему миру, это всегда приносило успех. Следует учесть и тот факт, что буквально через неделю после самоубийства отца, когда это старались сохранить втайне и КГБ и милиция, на стокгольмской улице к Андрею подошел старый мужчина в истрепанной одежде и на шведском языке с заметным акцентом сказал, что Игорь сожалеет о смерти Олега Александровича, но по-прежнему надеется на плодотворное содействие с его сыном. К чести Андрея он быстро вспомнил рассказ отца о его юности в Перми и заверил посланца что господин Садыков может рассчитывать на него. Старик кивнул и скрылся в толпе.