ДМТ — Молекула духа

Я воспринял это намеренно неясное замечание как разрешение продолжать разговор. Рассуждая о роли психоделиков в духовном развитии, я отметил, что многие монахи, в тот момент уже занимавшие высокие посты, впервые увидели свой духовный путь под воздействием ЛСД и других веществ.

Маргарет рассмеялась и сказала: «знаешь, честно говоря, я не могу сказать, помогли или помешали мои трипы с ЛСД моей духовной практике!»

«Это трудно определить, правда?», ответил я.

«Это точно».

Она посмотрела на часы, забрала свою чашку чая, извинилась и ушла.

В следующем 1990 году я женился в монастыре. Во время проведения встреч перед церемонией бракосочетания, я поболтал с двумя другими своими друзьями-монахами, которые уже занимали высочайшие посты в ордене. Они оба во время учебы в колледже принимали психоделические вещества с одним парнем, с которым я позднее близко подружился в Нью-Мехико. Этот наш общий знакомый был широко известен тем, что использовал МДМА в проведении психотерапии. Они оба расспрашивали меня о своем друге и его исследовании МДМА, и были очень заинтересованы моими планами изучать ДМТ.

Завершив в 1992 году изучение кривой доза-эффект, я написал Маргарет длинное письмо, в котором описал истории, рассказанные нашими добровольцами, включая рассказы об околосмертельном опыте, просветлении и контакте с сущностями. Я также поделился с ней своими чувствами по поводу того, что наш сеттинг был слишком нейтральным, а наши добровольцы были слишком хорошо знакомы с психоделиками, чтобы вещество смогло принести ощутимую пользу. Я поднял вопрос о том, чтобы напрямую помогать людям, в рамках психотерапевтической работы с неизлечимо больными людьми с применением псилоцибина.

Меня привлекала область работы с неизлечимо больными из-за многообещающей работы, проведенной в этой области во время первой волны психоделического клинического исследования в 1960-ых. К тому же, акцент на позитивном воздействии духовного и околосмертельного опыта, получаемого под воздействием психоделиков, вызывал у меня более глубокий интерес к этим веществам.

Маргарет ответила: «очень интересно! Но с какой целью? Может быть, будущая работа по оказанию „помощи“ прольет на это свет». Она также заинтересовалась соотношением пользы и риска, и посоветовала мне проводить исследование лишь в том случае, если я был уверен в небольшой степени риска и высокой вероятности успеха. Она также посоветовала мне подумать, хватит ли мне времени для того, чтобы исправить вред, который мог быть нанесен болезненными или тревожными сессиями с псилоцибином.

Годы пролетели быстро, и к концу 1994 у меня накопились вопросы по поводу пользы моего исследования психоделиков. Случаи негативного воздействия накапливались, а оценить долгосрочную пользу было очень трудно. К тому же, постоянное общение с добровольцами, находящимися под воздействием психоделиков, начало утомлять меня. Я поделился этим с Маргарет.

Как всегда, она поддержала тот образ действий, который казался наиболее полезным для моего духовного роста. Если для этого нужно было отказаться от исследования, она отнеслась к этому с пониманием. Но она посоветовала мне найти человека, которому я смогу передать проект, чтобы работа, которую я начал, не закончилась в мое отсутствие.

Личные обстоятельства, описанные в предыдущей главе, привели к моему переезду в Канаду, но я постоянно наведывался в Альбукерк, чтобы продолжать исследование. После переезда я познакомился с членами местной медитационной группы, связанной с монастырем, и начал медитировать вместе с ними. В американском штате, расположенном на границе с Канадой, существовало крупное отделение ордена, и их священник назначил встречу-медитацию в нашем сообществе. Приехала преподобная Гвендолин, и семинар начался.

Гвендолин вступила в храм прямо из дома своих родителей. В монастыре она получила необычайно глубокий духовный опыт, и считалась очень хорошим учителем. Но она не обладала достаточным количеством опыта мирской жизни, и управление городским медитационным центром стало значительным вызовом ее социальным навыкам.

Во время пасторской встречи с Гвендолин я рассказал ей об исследовании в Нью-Мехико, и о моем растущем двойственном отношении к нему. Я обрадовался возможности рассказать свою историю монахине, которая совсем меня не знала, и ознакомиться с ее свежим взглядом.

Я был удивлен тому, что неделю спустя Гвендолин мне позвонила.

«Разговор с вами так расстроил меня, что я болела три дня. Я позвонила аббату, который, как вы знаете, близок к смерти. Это первый вопрос, к которому он испытал личный интерес в течение многих лет. Я поговорила с ним, и с некоторыми другими старшими монахами. Мы решили, что вам необходимо немедленно прекратить исследование. На этой неделе я напишу вам более формальное письмо».

Я ответил: «дайте мне подумать об этом».