Днем с огнем

— Еще немного продержись! — спешно дергая свой хвост, увещевал овинник.

Пальцы скользили по гладкому бревну, немалый мой вес тянуло к земле.

— Огнь, велю тебе! — взревел не своим голосом Кошар.

Шерстинки вспыхнули. Разошлись, растянулись огненными струнами от моих ног почти до земли.

— Быстрее ступай!

Мог и не подгонять: я помчал по огненно-рыжим с золотыми искрами натянутым в воздухе струнам живого ревущего пламени. Мой рев сплелся с ревом чужого огня. Не было страха: был дикий, первородный восторг, упоение опасностью и красотой.

А потом я шлепнулся. Сначала осел в травушку Кошар, исчерпав, похоже, силы. Следом пропали огненные струны, будто горелки газовые разом завернули. И я сверзился, по счастью, близко от земли: нога провалилась, я потерял равновесие. Смешно всплеснул руками, благо, тело вовремя вспомнило, как нужно правильно падать — этому нас здорово натаскали в секции.

— Намну… бока… — с трудом, на выдохе выговорил манул, покуда я нес его в дом на руках.

— Оклемайся сначала, — нервно откликнулся я. — Ты дымишься.

За шерстистого я испугался не на шутку. Мне плевать было на устроенное средь бела дня представление, и что подумают о нем соседи. Плевать на выходку домового духа. Но, случись нехорошее с Кошаром, я спалил бы дотла и дом дядьки, и поганца-домовика вместе с домом.

— Не я… дымлюсь, — проговорил Кошар. — Ты — дымишься.

И верно. Я уложил серого на скамью, а от рук продолжал идти дым.

— Ярость… свою… поумерь, — с тяжелыми паузами давил из себя слова овинник. — Не место. Не время. И мое время… не вышло.

Я стиснул кулаки и зубы. Дым продолжал струиться от моей кожи, но послабее.

— Чем я могу помочь?

— Печь… разожги. Меня — рядом. Поспать.

Кошар спал до полуночи. Я сидел рядом с ним почти неотлучно.

— Молоко не все без меня выпил? — зевнув, потянулся мой серый товарищ. — Если осталось маленечко, я бы не отказался.

Хвостатый не только не помер, он развил по утру бурную деятельность. Мало ему показалось сгонять меня за молочной продукцией, он меня в село решил отправить. За свежим хлебом, дрожжами и мукой: пирогов из печи, понимаете ли, захотелось ему нестерпимо.

— Ходи, не торопясь, — напутствовал оклемавшийся манул. — Мне дюже охота разговорить горемыку нашего, а при тебе он говорить не станет.

— Разговорить — или отмутузить? — зачем-то решил уточнить я. — Вообще, хвост вчера мог бы и не трепать: не такая страшная высота была. В худшем случае, сломал бы пару костей, а то и вовсе обошелся бы ушибами. Живой огонь бы справился.

Серый хвост с силой ударил по тропинке: общались мы за пределами дома.

— Лупцевать темного я и при тебе могу, — без угрозы сказал Кошар. — А вмешался — по наитию. Что-то диковинное тут с моим нюхом творится. И с нюхом, и с разумом. Как обвис ты, меня аж хлестнуло: а вот ежели его в падении дернет что, обернет маковкой к низу?

Я потянул шею, покрутил головой вправо-влево. Живо представилось, как с хрустом ломаются шейные позвонки.

— Что или кто? — спросил я, не столько Кошара, скорее сам себя. — Спасибо тебе за спасение. Но ты силы-то рассчитывай. На тебе с таким расходом шерсти скоро проплешины будут.

За такой себе шуткой я замаскировал тревогу прошедшего дня.

— Лучше шерстины горючие, чем горючие слезы, — махнул лапой в сторону дороги заревой батюшка: ступай, мол, не отнимай мое время на пустую болтовню.

Я оценил каламбур. Думаю, даже па эта фразочка овинника пришлась бы по нраву.

Раз надо было идти в Вейно, я совместил нужное с нужным. Зашел на могилу к дяде Демьяну. Прикрытое зеленью кладбище было не особенно велико, но походить по обители скорби пришлось. Вроде бы не жалуюсь на память, но расположение могил — не то, что мне хотелось бы в ней (памяти) хранить.

На надгробии не было эпитафии. Только ФИО, годы жизни и фотокарточка. Дядя и па были похожи, только черты у дядьки были крупнее, грубее.

Полоть сорняки я не стал. Поросло и поросло, не за тем пришел. Я налил в прихваченный из деревенского дома стакан водки до краев, поставил перед обточенным камнем. Вскрытую бутылку оставил рядом — будет радость местным пьяницам. Я и покупал-то водку перед выездом не для себя, а для этого вот визита.

Постоял, помолчал. Говорить было нечего: мы были родней по крови, незнакомцами по сути. Пошумели ветвями деревья. Никакой мистики, просто ветер.

Этот ветер, поднявшийся внезапно и разбушевавшийся особенно сильно, когда я дотопал до села, толкнул меня к небольшой авантюре. Обратно в Журавлев Конец из Вейно я решил пройти по лесной тропке. Кирилл показал мне тропу только с нашей стороны, но добрым словом и конфетами из местных чумазых детишек удалось вытянуть и второй, сельский конец тропы.

Слову верному, как к лешему обратиться, Кошар меня обучил. Зазубрить заставил: к огню с опаской относится все лесное, от деревьев до живности. От вежливости и демонстрации мирных намерений зависит, пустят ли меня в тот лес… И выпустят ли.