Дневная красавица

– Вы собираетесь?.. – прошептала Северина.

– Не бойся. Я бью редко, и только когда это нужно. Я с ней поговорю. Этого хватит. Как я бы поговорил с другим, с тем, которого Марсель упустил.

Он направил лодку к берегу. Перед тем как причалить, он спросил:

– Ты не хочешь ничего передать Марселю? Северина посмотрела Ипполиту прямо в лицо.

– Пусть он знает, – сказала она, – что после моего мужа нет на свете мужчины, которого бы я любила больше него.

Интонация ее голоса, похоже, тронула Ипполита. Он покачал головой и сказал:

– Я читал, что твой муж наполовину погиб. А я-то говорил, что ты везучая. Все пошло наперекосяк. Ладно, а по поводу Жюльетты можешь не беспокоиться. Иди спокойно к своему больному, бедная девочка.

Возвратившись домой, Северина увидела профессора Анри, сидящего возле Пьера.

– Я воспользовался воскресеньем, чтобы побыть немного с Серизи, – сказал врач. – Я объяснил ему, как обстоят его дела. Недели через две вам нужно будет отвезти его на юг. Солнце – друг мышц.

– Ну что, милый, ты доволен? – спросила Северина, когда они остались одни.

Она постаралась говорить как можно веселее, но то, что она только что пережила, обесцветило ее голос.

Странная вещь, она даже не почувствовала облегчения. Между тем она верила слову Ипполита (Жюльетта и в самом деле на следующий же день покинула ее, не согласившись принять никаких денег), но эта безопасность, в возможность обретения которой она уже перестала верить, вместо того чтобы наполнить ее сердце радостью, создавала внутри у нее какую-то бесформенную, не имеющую названия пустоту, куда проваливалось все. Так бегун, потративший слишком много сил, падает замертво у достигнутой цели.

Северина с трудом повторила:

– Ты доволен, правда же?

Поскольку Пьер не отвечал, она обратила внимание на то, что уже сгустились сумерки, которые мешали ей увидеть реакцию лица, плохо справляющегося со своими мышцами. Она зажгла свет, села у безжизненных ног и, как обычно, стала вопрошать глаза мужа.

И тут Северина испытала более жестокое страдание, чем все те, которые одно за другим терзали ее несчастное сердце. Смущение… хуже, стыд – вот что Северина обнаружила в дрожащем, детском и преданном взгляде, стыд Пьера за свое разрушенное тело, стыд за то, что ей теперь всю жизнь придется ухаживать за ним, ей, которую он всегда так любовно опекал.

– Пьер, Пьер, я счастлива с тобой, – пролепетала она.

Он попытался махнуть головой, у него это почти получилось, и он прошептал своими непослушными губами:

– Бедная… бедная… юг… коляска… прости.

– Замолчи, пожалей меня, замолчи.

Это он-то просит у нее прощения, он, который теперь всю жизнь будет считать себя обузой и желать себе смерти – она знала его, – чтобы избавить ее от себя.

– Нет, нет, не смотри на меня так, – закричала вдруг Северина. – Я не могу…

Она прислонилась лбом к груди, когда-то такой горячей, такой сильной; как вся эта борьба и благополучное ее завершение оборачиваются против Пьера! Чем более чистой будет она выглядеть в его глазах, тем больше он будет страдать от ее забот, ее… ее… которая…

Северина была в полной растерянности. Она спрашивала себя, где истинное добро, истинное спасение. Она молила о луче света, о прозрении, о молнии.

Отчаянно пытаясь собраться с мыслями, она все сильнее и сильнее прижималась к Пьеру и вдруг почувствовала, как он непослушными руками пытается гладить ей волосы. И эти невыносимо доверчивые руки инвалида заставили ее принять решение. Северина была в состоянии вынести все. Но только не это. И она рассказала все.

Чем объяснить такой поступок? Одним только нежеланием являть собой подкрашенную добродетель тому, кого она любила бесконечной любовью? Потребностью – менее благородной – в исповеди? Подспудной надеждой получить прощение и жить затем без груза страшной тайны? Кому под силу сосчитать все импульсы, которые после столь ужасных злоключений приходят в движение, сплавляются воедино в человеческом сердце и заставляют его выплескивать истину на дрожащие губы?

Прошло три года. Северина и Пьер живут на берегу моря, в уютном, тихом местечке. Но после того как Северина призналась ему, она больше ни разу не слышала звука его голоса.

Давос, 20 февраля 1928 года

Жозеф Кессель