Дневник. 1873–1882. Том 2

Одновременно с нашим министерским кризисом совершается странный и неожиданный для нас переворот в княжестве Болгарском[110]. Можно было всегда ожидать от князя Александра какого-нибудь рискованного шага, особенно после проезда его через Вену; но никак нельзя было думать, что такое решение будет внушено ему нашим же русским генералом – Эрнротом. Ко мне приезжал сегодня болгарин, полковник Кесяков, с настоятельной просьбой спасти Болгарию от угрожающей ей опасности анархии и попадания под прямое влияние Австрии. Но что могу я сделать при настоящем своем положении? [Хотя переворот в Болгарии задуман и исполнен без ведома русского правительства и даже вопреки нашим советам, однако же нельзя не сознавать, что сам государь, как и многие из окружающих, в душе одобрят решимость князя Болгарского и будут сочувствовать ниспровержению ненавистной им болгарской конституции, выработанной под опекой русского же правительства. Вот результат войны, стоившей нам многих десятков тысяч людей и целого миллиарда рублей.]

3 мая. Воскресенье. Вчера вечером скончался принц Петр Георгиевич Ольденбургский после непродолжительной болезни. Сегодня был я на панихиде. Тело покойника лежало еще на кровати, усыпанное цветами. У многих из присутствовавших видны были непритворные слезы: принца будут оплакивать очень многие – как человека, посвятившего всю жизнь делу благотворительности и успевшего действительно сделать много добра. Добродетель его заставляет позабыть ограниченность его ума и крайнюю узость понятий. Он постоянно мечтал о водворении общего мира и вел настоящую пропаганду об упразднении армий. В этом смысле обращался он и к покойному нашему государю, и к императору Вильгельму, и к Наполеону III, и к Бисмарку, и к Тьеру и т. д. и жаловался, что никто не хотел понять его, никто не воспользовался его советами.

В течение утра сегодня приезжал ко мне два раза статс-секретарь Танеев [великий человек на малые дела] по случаю полученного им от государя приказания заготовить указы об увольнении от должности графа Лорис-Меликова, о замещении его графом Игнатьевым и о назначении на место последнего министром государственных имуществ статс-секретаря Островского. На панихиде встретил Игнатьева; ему, видимо, совестно и неловко.

4 мая. Понедельник. После обычного моего приема в канцелярии Военного министерства отправился в Государственный совет. Абаза присутствовал еще в этом заседании; об увольнении же графа Лорис-Меликова и назначении на его место Игнатьева указ уже подписан.

Государь приезжал на панихиду по скончавшемся принце Ольденбургском.

5 мая. Вторник.

Сегодня я поехал в Гатчину с твердым намерением заговорить с государем об увольнении меня от должности. Ехал я туда в обществе с Гирсом, Игнатьевым и Островским. Последние двое представлялись в первый раз в своих новых званиях. Игнатьев не мог не заметить перемены в моем обращении с ним; едва приехали мы в Гатчину, он пришел ко мне с объяснениями, уверяя, что старался всеми силами отклонить от себя новое назначение, и при этом наговорил целый короб всякой лжи. Я отвечал откровенно, что дело не в назначении его, а в слухах, дошедших до меня, будто он заодно с Победоносцевым вел дело о злополучном манифесте и, стало быть, участвовал в прискорбной интриге против Лорис-Меликова. Игнатьев опровергал это подозрение.

По окончании доклада государю о текущих делах я завел речь о предполагавшемся назначении графа Гейдена в Финляндию и ходатайствовал о назначении его вместе с тем членом Государственного совета. Разговор этот навел государя на объяснения, которых давно уже я ожидал: мне предложено было место наместника и главнокомандующего на Кавказе. Согласно принятому мною решению, я положительно отклонил это назначение, сославшись на свои лета, утомление физическое и нравственное, и просил уволить меня от настоящей должности военного министра. Государь сказал, что затрудняется в выборе лица для замещения великого князя Михаила Николаевича на Кавказе и в случае моего туда назначения предполагает сохранить за мной и звание наместника. Однако же я настоял на просьбе отпустить меня на отдых после 20-летнего управления министерством. Государь, выслушав меня кротко и спокойно, закончил разговор словами: «Дайте мне подумать и переговорить с Михаилом Николаевичем».

После того я оставался еще при докладе Гирса, и затем государь простился со мной совершенно любезно и без малейшего знака неудовольствия. По всему видно, что заявление мое не было для него неожиданностью.