Дневник. 1873–1882. Том 2

[5 ноября. Четверг. Отъезд князя Евгения Голицына из Симеиза за границу. Предполагавшийся брак с дочерью Надеждой не состоится: она решилась сегодня же утром объявить ему об этом. Лучше теперь же разойтись, чем потом горевать. Но мне жаль его: человек хороший, добрый, честный, чрезвычайно мягкого характера или, лучше сказать, вовсе бесхарактерный, до крайности застенчивый, безответный[?] Мне рассказывали об этом друзья его.]

12 ноября. Четверг. Неутомимый корреспондент мой, добрейший Алексей Васильевич Головнин продолжает с каждой почтой присылать мне вырезки из газет и сообщать кое-какие сведения о петербургских толках. Полемика по поводу военных реформ разгорелась не на шутку. В «Порядке» явилось несколько бойких статей против нахальных выходок «Петербургских ведомостей». Также и «Новое время» в нескольких статьях расточает щедрые похвалы моей деятельности вообще, отделяя мою личность от вопросов, возбужденных в комиссии и в печати.

«Петербургские ведомости» же, после задорных нападок на всё существующее в военном устройстве, начинают высказывать сомнение в том, что осуществится желаемая ими ломка, и уже прямо предсказывают, что и новый военный министр не в силах будет переделать этот ненавистный им строй. В последних статьях названной газеты нет уже прежней нахальной самоуверенности, а проглядывает безнадежность в успехе поднятого вновь похода.

Из писем Головнина, Баранцова и других видно, что в комиссии графа Коцебу действительно сильное большинство высказалось в пользу сохранения существующего военного устройства, хотя рядом с этим заключением большинства, вероятно, будет представлено несколько других мнений разных фракций меньшинства. По сведениям, мною полученным, все три великих князя (то есть оба фельдмаршала и Владимир Александрович), а также граф Коцебу, Ванновский, Дрентельн и Альбединский стали решительно на стороне большинства, чего, признаться, я не ожидал. Зато, столь же неожиданно для меня, в ряды противников моих стали Драгомиров и Рооп.

Головнин пишет, что нахальство статей в «Петербургских ведомостях» произвело в публике обратное действие, «возбудив общее негодование и омерзение». Сегодня должно быть последнее заседание комиссии, после которого приглашенные члены немедленно разъедутся. Стало быть, вскоре узнаем несколько обстоятельнее результат происходивших в комиссии продолжительных прений.

Между тем мне вздумалось приняться самому за перо и разъяснить совершенно спокойно, вполне объективно все те недоразумения и ошибочные понятия, которые высказываются как в газетной полемике, так и в публике касательно существующего военного устройства. Я принялся за эту работу исподволь: во время своих утренних прогулок набрасываю карандашом свои мысли, чтобы потом пополнить их фактическими и цифирными справками, какие окажутся у меня под рукой. Стараюсь придать своему изложению характер дидактический и отнюдь не полемический.

Несколько времени тому назад получил я поздравительную телеграмму от генерала Бобровского с адресом: «Почетному президенту Военно-юридической академии». Не совсем поняв, с чем меня поздравляют, я ответил, благодаря в общих выражениях. Потом уже прочел в газетах, что вследствие единогласного постановления конференции академической испрошено было высочайшее соизволение на присвоение мне звания почетного президента Академии, а тайному советнику Философову – почетного члена; вместе с тем решено поместить в одной из зал Академии мой портрет. Только сегодня получил я наконец официальное уведомление об этом новом, лестном для меня знаке внимания. Решение конференции в особенности приятно мне теперь, когда я сошел со сцены. Оно делает честь конференции и доказывает, что пословица Les absents ont toujours tort[129] не всегда справедлива.

21 ноября. Суббота. На днях получил письмо от генерала Обручева, который сообщает мне об окончании занятий комиссии, обсуждавшей вопросы о военных реформах, и о результатах продолжительных ее дебатов. Результат не очень утешительный. Хотя по обоим вопросам (о министерстве и об округах) большинство голосов на стороне существующего порядка, но с такими оговорками, что ничего доброго в окончательном решении ожидать нельзя. Старик Коцебу не выдержал характера и под конец поддался влиянию газетной полемики, а еще вероятнее – влияниям из Гатчины. Обручев пишет в крайне мрачном настроении; сам не надеется удержаться на своем месте.