Дневник. 1873–1882. Том 2

Преобладание в настоящее время в высших сферах партии катковской также имеет весьма невыгодное влияние на общее настроение. Так называемая либеральная часть печати подвергается систематическому преследованию; лучшие газеты этого оттенка прекращают свою работу на более или менее продолжительное время. Так, до 9 января прекращено было издание «Голоса», а с 9 января прекратилось издание «Порядка»; обе эти газеты были противниками московских газет. Вот уже две недели, что я не получаю ни одной газеты, кроме «Инвалида». «Голос», только что воскреснувший, уже получил предостережение. Министерство как будто задалось целью убить всякую конкуренцию «Московским ведомостям». В то же время разнеслись слухи, будто бы Катков назначается членом Государственного совета. По этому случаю явилось в «Московских ведомостях» комичное объявление, что «Каткову никогда не предлагали

(sic!) быть членом Государственного совета»; но в то же время читаю в газетах о производстве его «за отличие» из статских советников прямо в тайные советники. За какие же это «отличия»? Не напоминает ли подобная странность времена императора Павла?

В первой книжке «Вестника Европы» нынешнего года напечатана моя статья, озаглавленная редакцией «Военные реформы императора Александра II». Головнин пишет мне, что об этой статье много говорят и, как кажется, догадываются, кто автор ее. На днях получил я от самого издателя «Вестника Европы» Стасюлевича письмо, в котором он выражает свое сожаление о том, что я отказываюсь продолжать свою статью, и рассказывает слышанное им в самом Управлении по делам печати: будто высшим начальством было поручено специальному военному цензору генерал-майору Мацневу представить свое заключение о том, не вредна ли моя статья; на что Мацнев ответил, что ему «неизвестно имя автора», но что он может, судя по содержанию, сказать, что «автор ее – непременно человек, близко знающий дело, о котором говорит вполне добросовестно, и что такие статьи могут быть только в высшей степени полезны». Вот всё, что на это время известно мне относительно последствий напечатанной статьи моей.

В числе газетных статей, касающихся военного ведомства, являются снова нападки на военно-учебные заведения и в особенности на военные гимназии, которые давно уже ненавистны господину Каткову. На днях получил я письмо от одного из лучших педагогов, инспектора классов 1-й Петербургской военной гимназии Рогова, который высказывает отчаяние свое и всех своих сослуживцев по поводу слухов о готовящихся преобразованиях в военно-учебных заведениях, и с негодованием спрашивает: неужели уничтожат военные гимназии в угоду Каткову? Да, если осуществятся дикие замыслы, о которых толкуют, если в самом деле уничтожат или исказят лучшие из имеющихся у нас средних учебных и воспитательных заведений, то это будет преступление, святотатство. Меня глубоко огорчает самая возможность такого посягательства. Я написал об этом Исакову, в надежде, что, быть может, он найдет возможность вызвать на защиту военно-учебных заведений бывшего некогда главным начальником их великого князя Михаила Николаевича.

Вопрос кавказский разрешен наконец в том смысле, в каком имелось в виду еще в бытность мою в Петербурге: князь Дондуков-Корсаков назначен командующим войсками (а не главнокомандующим) Кавказского округа и главноначальствующим гражданскою частью, с предоставлением ему самому входить с представлениями о тех изменениях, которые он найдет возможным постепенно вводить в гражданском управлении края, в видах объединения его с общим управлением в других частях империи. Такое решение вопроса самое разумное; но я не могу не припомнить, как государь отозвался о князе Дондукове-Корсакове, когда при последнем разговоре о Кавказе я назвал его в числе кандидатов для замещения великого князя Михаила Николаевича.

В числе разных известий из Петербурга Головнин сообщает мне о случившемся с князем Суворовым в самом заседании Государственного совета нервном ударе и об ожидаемой смерти графа Литке. По поводу последнего этого известия Головнин, в беседе с бароном Николаи, возымел странную мысль предложить меня в кандидаты на должность президента Академии наук. Я немедленно отклонил эту честь, снова заявив положительно, что при нынешних обстоятельствах я не приму никакой должности и более всего желаю оставаться в настоящем своем спокойном и уединенном положении.