Дневник А. А. Любищева за 1918-1922 гг.

Отношение к прагматизму. Я всегда считал себя прагматистом, но ознакомившись с сочинениями Джемса и Пуанкаре, пришел к заключению, что поскольку я принимаю все положительные стороны прагматизма (т. е. предоставление большей свободы в выборе орудий познания), постольку я не могу согласиться с его отрицательными сторонами, т. е. наложением вето на определенные теоретические построения. Юшкевич в статье о прагматизме, приложенной к переводу книги Джемса, в сущности, вполне прав, говоря, что взгляды Джемса (расширение понятия практического введением туда всей сферы субъективно-ценного и принятием взгляда о свободном делании истины), в сущности, неизбежно приводят к солипсизму и только каким-то кунстштюком весь мир оказывается населенным бесчисленным множеством индивидуальностей. Также неприемлем для меня взгляд Пуанкаре (7, стр. 351), вернее, он для меня не совсем непонятен. Пуанкаре говорит, что теорема не имеет смысла, если она недоступна экспериментальной проверке, и на этом основании отвергает всю область теории множеств; он даже различает два сорта математиков — прагматисты и канторианцы (последние принимают и такие теоремы, которые недоступны экспериментальной проверке). Прагматисты являются идеалистами, канторианцы — реалистами (случай с Эрмитом, который был реалистом и вместе с тем антиканторианцем объясняется его религиозными воззрениями). Может быть, это деление до известной степени соответствует тому, которое я считаю характерным для всех наук, и которое в биологии является противоположностью витализма и механизма и, очевидно, я по духу принадлежу к канторианцам, так как на меня теоремы из учения о множествах действует прямо чарующе.

С другой стороны, мне кажется, что прагматизм типа Пуанкаре, который им самим связывается с идеализмом, как и всякий идеализм, не выдерживает собственных выводов. По-моему, несомненно, что наряду с идеалистическим прагматизмом существует и прагматизм реалистический (Джемс является представителем такого, но не на логическом основании, которое его должно бы привести к солипсизму, а на основании внутреннего убеждения). Как идеализм Шопенгауэра, в конце концов, приводит к признанию объективности прекрасного и к признанию постоянства видов как выражений идей (эта сторона его воззрений заставляет меня особенно им интересоваться), так и у Пуанкаре: в книге «Ценность науки», он определенно отстаивает объективную ее ценность (7, стр. 342–346) и указывает, что границы научного номинализма очень узки и что существует универсальный инвариант — отношение между грубыми фактами. В этом смысле Пуанкаре, безусловно является реалистом. Мне кажется, вообще, что изучение идеалистических философов позволяет всегда открыть их уклонение в сторону реализма (ряд примеров указан Аскольдовым).

Мне кажется, что для меня всего ближе прагматизм в духе основателя этого учения Пирса, с работами которого необходимо познакомиться (в настоящее время уже различают около 13 сортов прагматизма). Мой прагматизм не враждебен рационализму, как это делает, по мнению Джемса, прагматизм всегда.

Другая книга Джемса «Плюралистическая вселенная», произвела на меня совсем слабое впечатление (7, 59): не нравится мне его резкое антиинтеллектуалистическое направление (Джемс считает, что Бергсон убил интеллектуализм без надежды на восстановление), например, в старой платонизирующей форме. Интересно различие четырех типов рациональности: интеллектуальной, эстетической, моральной и практической, причем задачей философов является найти систему мира, показывающую высшую меру рациональности во всех отношениях. Мне кажется, моя система дает высшую меру рациональности в трех отношениях (я совершенно не касаюсь моральной стороны).

Интересна его лестница вероятностей какой-нибудь истины (7, стр. 326), учение о стиле занимает, конечно, одну из низших ступеней; можно прибавить еще одну низшую ступень, о которой не говорит Джемс: истина, высказываемая в шутливой форме, т. е. даже без веры в ее возможность, а лишь с подчеркиванием ее остроумия.

Симферополь, 24 мая 1921 г.