Дневник, найденный в ванне

Странным казалось также и чрезмерное оживление этих людей, которое никак не объяснялось несколькими выпитыми рюмками.

- Что это за торт? Прованский? - спрашивал с набитым ртом толстый.

- Хе-хе, прованский, - ответил ему Баранн.

Крематор хохотал, неся всякий вздор: шутки, прибаутки, пьяные присловья.

- Твое здоровье, Бараннина, и твое, труполюб! - проревел толстый.

- Танатофилия - это влечение к смерти, а не к умершим, невежда, отрезал крематор.

Вскоре разговаривать стало совершенно невозможно. Даже крики тонули в общем хаосе. Тост следовал за тостом, приглашение за приглашением. Я пил охотно, поскольку остроты и шутки моих собеседников казались мне до невозможности плоскими, и я старался утопить в вине мое омерзение и отвращение. Баранн, заходясь фальцетом, под собственное визгливое пение демонстрировал, вышагивая по салфетке сладострастно выгнутыми пальцами, танец пьяной пары, крематор то хлестал водку стаканами, то швырял огурцами в молодого человека, который не очень-то от них уклонялся. Толстый же ревел, как буйвол:

- Гуляй, душа! Ой-ля-ля!

- Гуляй! Эге-гей! - вопили в ответ ему.

Потом он вскочил на ноги, покачнулся, сорвал с головы парик и, швырнув его на пол, заявил, блестя потной обнаженной лысиной.

- Эх, гулять - так гулять! Друзья! Сыграем в западни!

- В западни!

- Нет, давайте в загадки!

- Хи-хи! Ха-ха!

Они ржали, кривляясь друг перед другом.

- За чувства наши братские! За счастья буйный пляс! - кричал крематор, целуя себе руки.

- А также за успех лечения. За доктора, приятели дорогие! Не будем забывать о докторе! - взвизгнул Баранн.

- Жаль, что нет девочек. Устроили бы танцы...

- Эх! Девочки! Эх, грех! Сладостные утехи!

- Эх, парад! Маршируют шпики! - выл толстый, не обращая ни на кого внимания, потом вдруг замолчал, икнул, окинул нас налитыми кровью глазами и облизнулся, показывая тонкий, маленький, какой-то девчоночий язычок.

"Что я тут делаю? - подумал я с ужасом. - До чего омерзительно это службистское низкопробное пьянство восьмого ранга! Как же они силятся быть оригинальными..."

- Господа! За ключника! За швейцара нашего! Виват, крематор! Виват, гульба! - пискляво кричал кто-то из-под стола.

- Да! Да здравствует!

- Залпом за него!

- Ручейком!

- Огурчиком! - нескладно вопил хор.

Мне стало даже жалко бедного юношу - как же мерзко они его спаивали, то и дело подливая ему. Толстый, с набрякшей, покрасневшей, словно грозившей лопнуть лысиной - лишь дряблая шея неестественно белела под ней - зазвонил о стекло, а когда это не помогло, швырнул бутылку об пол.

Звук бьющегося стекла вызвал мгновенную тишину, в которой он попытался заговорить, опершись на руки, но ему мешал душивший его смех. Он лишь подавал дрожащими руками знаки, чтобы все подождали. Наконец он выдавил:

- Гулянка! Товарищеская игра! Загадки!

- Ладно! - проревели все. - Пущай! Давайте! Кто первый?

- На равнине Дом стоит, жизнь вмещая бурную. Эх, люби же крепко ты душу агентурную, - это вопил Баранн.

- Господа, братья милые! - пытался перекричать его толстый. - Номер первый: кто видел инструкцию?

Ответом был взрыв хохота. Я содрогнулся, глядя на дергающиеся тела и разинутые рты. Крематор и юноша почти рыдали. Юноша пискнул:

- Ухо от селедки!

Снова удерживаемые нетвердой рукой рюмки со стеклянным звоном сошлись над скатертью. Умиленный крематор покрывал поцелуями теперь уже внутренние стороны своих ладоней. Баранн, сидевший напротив меня, опрокинул в рот рюмку водки.

Я обратил внимание, что при этом он ткнул краем рюмки в нос, и тот затем не восстановил свою форму, а так и остался с вмятинкой посередине. Хозяин носа этого даже не заметил. "Видимо, восковой" - решил я, но впечатления на меня это не произвело. Толстый, которому становилось все жарче, обнажился до пояса, повесил через плечо пижамную куртку и теперь сидел, поблескивая потом на густой растительности на груди, жирный, отвратительный. Затем он отстегнул и уши.

- Ибо здесь шпионства рай, рай здесь для шпионства! - вдруг стали петь на два голоса Баранн и юноша. Голубые глаза юноши блуждали теперь совсем уже безумно.

Оторвавшись от целования своих рук, крематор присоединился к ним, декламируя:

- Ты хватаешь эти документы! И читаешь эти документы! И глотаешь эти документы!..

- Господа, загадка номер два: что такое супружество? - плотоядно гудел раздетый апоплектик, похожий в таком виде на заросшую волосами женщину.

- Это наименьшая ячейка шпионства, - ответил он сам себе, так как никто его не слушал.

Раскрасневшиеся орущие лица раскачивались у меня перед глазами. Мне казалось, что Баранн, шевеля ушами, подает какие-то знаки крематору, но скорее всего это просто почудилось: оба они были слишком пьяны. Семприак схватил вдруг чужую рюмку, опорожнил ее, швырнул об пол и поднялся, пошатываясь, на ноги. Водка и слюни стекали у него по усам.

- Ну! Теперь ты совсем хорош! - кричали ему. - Господа! Внимание! Облик особы высокого ранга! Повышение ему соответствующее!

- Тихо! - проревел крематор.