Дневник посла Додда

Воскресенье, 21 июля. Мы отправились в Нейдек, и я попросил отнести свою визитную карточку во дворец покойного президента. Через несколько минут Пауль фон Гинденбург

⁴ и его жена встретили нас неподалеку от дома, и мы около часа гуляли по старому имению. Там двенадцать тысяч акров очень хорошей земли, большая конюшня на полтораста лошадей, много коров, дающих сто галлонов молока в день, пятьсот овец и обширные посевы пшеницы, ржи и ячменя. Предки Гинденбурга владели этим огромным поместьем около двухсот лет. Гитлеровская партия скупила большую часть земель и подарила их президенту в надежде на его поддержку. Это их обычная тактика. Как бы то ни было, в январе 1933 года Гинденбург дал санкцию на установление диктатуры и не заявил публичного протеста, когда помощник Гитлера Геринг поджег знаменитое здание рейхстага, а фюрер примерно в это же время занял пост канцлера.

Зная все эти обстоятельства, я чувствовал себя несколько неловко. Однако сын покойного президента оказался очень приятным человеком; он показал нам чудесный дворец с интереснейшими картинами и скульптурами, неизменно воинственного характера. Супруги упрашивали нас остаться обедать, но мы отказались. Во всем дворце я не видел ни одного портрета или бюста Гитлера, ни одного национального флага. В библиотеке Гинденбурга обращает на себя внимание портрет кайзера; не менее интересен портрет Фридриха II. Там же висит и портрет Людендорфа, хотя, как говорят, в последние годы Гинденбург и Людендорф ненавидели друг друга.

Понедельник, 22 июля. Обратно в Берлин мы ехали быстро, но довольно долго. Во время этой поездки перед нашими глазами предстал процветающий район к северу от Берлина. Никогда раньше не видел я таких богатых хлебов. Я невольно подумал, что Германия в изобилии обеспечит себя продовольствием на будущий год и сделает значительные запасы на случай войны. Путешествие не излечило мой больной желудок. Я заехал в посольство, где меня ожидало множество писем и всяких документов.

Вторник, 23 июля. Мне нездоровится, и я не пошел в посольство, а весь день оставался в постели. Под вечер к чаю пришел Генри Хэскелл, редактор «Канзас-Сити стар». Он рассказал о том, каковы позиции главных американских газет Среднего Запада. По его мнению, Рузвельт будет переизбран. Хэскелл сомневается, однако, удастся ли Рузвельту провести конструктивные меры, необходимые для действительного устранения наших экономических неполадок. Что касается положения в обеих партиях, то в среде республиканцев безнадежный раскол – у них нет ни одного достойного руководителя; демократы лишь немногим сплоченнее их, причем Рузвельт – единственный человек, способный объединить либеральные группировки и противостоять экстремистам как слева, так и справа.

О Фарли⁵

он отозвался с крайним неодобрением, добавив, что «в ближайшие годы мы не сможем обойтись без лидеров, связанных с городскими политиканами, а это почти что американские фашисты». Слышать это от представителя единственной независимой либеральной газеты на Западе было весьма неутешительно. Мне кажется, есть еще только одна газета такого же направления – «Пост-диспетч» в Сент-Луисе. Политическая жизнь Соединенных Штатов представляет собой довольно-таки неприглядную картину.

Среда, 24 июля. Когда я пришел в посольство, мне сообщили, что на состоявшемся вчера «вечере с пивом» представители Штейбеновского общества⁶ в Нью-Йорке, которое связано со здешним Фондом Карла Шурца и финансируется Фондом треста Оберлендера в Филадельфии, нанесли такое серьезное оскорбление сотрудникам нашего посольства, консульства и американским корреспондентам, что все они отказались присутствовать на обеде, который будет дан сегодня в ресторане Кролля. Мистер Уайт отказался ехать завтра в Магдебург, где он должен был произнести речь, посвященную фон Штейбену. Наш военный атташе капитан Крокетт позвонил мне по телефону и попросил извинить его за то, что он не придет: он не может присутствовать на встрече с американскими туристами, оскорбляющими своих соотечественников, состоящих на службе у Соединенных Штатов.

Передо мной встал вопрос: должен ли я сдержать данное две недели назад обещание присутствовать на обеде и произнести краткую речь? Все наши дипломаты известили меня, что они не будут присутствовать на обеде. Однако я решил, что мой отказ в последнюю минуту, хотя я действительно чувствую себя очень неважно, будет выглядеть как дипломатическая обструкция и может получить нежелательное толкование в прессе. Поэтому я решил пойти, тем более что на обеде обещал присутствовать посол Лютер. Я решил произнести осторожную, короткую речь, посоветовав присутствующим не заниматься агрессивной пропагандой и помнить о том, кем был Карл Шурц.