Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург

– Просто великолепна! – так и замахал руками интендант. – Лучше не бывает! Само совершенство! Вдова! Не стара еще! Лет двадцать пять, не более… Живет в пяти верстах от города. Уж так умоляла меня познакомить с тобой! Я обещал!

– Да как же ты за меня можешь обещать?! – с негодованием удивился я.

– Да неужели же ты можешь отказать даме в знакомстве?! Просто не могу поверить! Тем более столь возвышенно и пылко в тебя влюбленной? Ну, поехали? Она уж ждет нас. Я обещал, что к ужину будем. – При этих словах интендант заботливой рукой стряхнул с моего локтя божью коровку.

Разумеется, предложение Горнова меня заинтересовало: хороша собой, влюблена в меня, как кошка. Отчего ж не наведаться к такой в гости?

Мы вернулись в комнаты. Мне не хотелось уезжать сразу, дабы поручик Тонкоруков не подумал, что я струсил. Мы выпили еще шампанского, я рассказал веселый анекдотец и лишь затем начал откланиваться. Когда я поцеловал ручку Елены Николаевны, вновь почувствовал несравненный аромат одуванчиков. Меня точно прошиб озноб, точно упал я в эти цветущие желтые одуванчики и не могу подняться.

– За сим… За сим позвольте откланяться, – молвил я чужим голосом – язык мой словно прилип к нёбу.

– Надеюсь, что вы окажете нам честь и… Мы будем иметь удовольствие видеть вас вновь… – тихим голосом сказала Елена Николаевна.

На каменных ногах я подошел к двери и оглянулся. Мы вновь встретились глазами с Еленой Николаевной, и я увидел, как ее щеки разом вспыхнули, словно нас связала магнетическая нить.

* * *

…Мы сели на коней; Горнов без умолку болтал, а я терзался всевозможными думами о Елене Николаевне. Ах, до чего же она была хороша! Исходивший от нее аромат желтых одуванчиков совершенно одурманил меня. Я чувствовал его и в проносящемся ветре, и даже грива моего коня, казалось, пахла теперь этими цветами. А когда, желая подкрепиться, мы заглянули в попавшийся на дороге трактир и стали закусывать водку холодной телятиной, мне почудилось, что и водка, и телятина пахнут одуванчиками. Я с удивлением обнюхал свои пальцы и совершенно явственно почуял запах проклятых цветов.

– Что за черт! – воскликнул я, вытирая руки. – Просто наваждение какое-то!

– Что, телятина плоха? – испуганно спросил Горнов и стал обнюхивать свою тарелку.

– Да хороша, хороша телятина, – сказал я и в сердцах отмел тарелку в сторону. – Поехали уже к твоей помещице!

Когда мы выходили из трактира, навстречу попалась молодка. Она шлепала босыми ногами по нагретым солнцем половицам крыльца, поспешая в трактир, где она прибиралась. И когда она проходила рядом, и от нее я внезапно почувствовал этот запах цветущих одуванчиков.

Словно обезумев, я схватил молодку.

– Что ты, барин, что ты! – испуганно залепетала она, тщетно пытаясь вырваться.

– Не время, не время! – отчаянно закричал Горнов.

Он оторвал меня от молодицы, и мы поскакали к помещице. По дороге Горнов вновь живописал мне ее прелести, и я, к своему удивлению, обнаружил, что по мере приближения к поместью образ Елены Николаевны, столь меня очаровавшей, стал мало-помалу меняться, приобретая черты неизвестной мне пока Ларисы Ивановны Цыбульской. Так русые волосы Елены Николаевны стали темнеть и завиваться, а на запястье милой ее ручки появился массивный золотой браслет с красными гранатами. Более того, и сама ее ручка, и пальчики ее, такие тонкие и нежные, стали словно наливаться жирком. Впрочем, этот жирок ни ручку, ни пальчики не портил, а даже придавал им некую пикантность. Ту самую пикантность, которая есть уже в немолодых, мно-о-ого чего повидавших женщинах.

Вот только этот запах желтых одуванчиков… От него, казалось, не было избавления….

Огневая помещица

Наше появление в усадьбе помещицы Цыбульской вызвало переполох, подобный тому, какой бывает в курятнике, когда там появляется лисица. Заметались, заохали бабы, прежде занятые мирными своими работами, – будто не два гусара, а отряд басурман въехал во двор, замельтешили мужики в белых портах, а ребятишки с визгом повскакивали на плетни и заборы.

На крыльцо барского дома вышла дама, в которой я сразу узнал вдову-помещицу Ларису Ивановну Цыбульскую. Она была, как и рассказывал Горнов, среднего росту, темноволосая и довольно мила собою. Впрочем, насчет двадцати пяти лет Горнов слукавил. Ларисе Ивановне было уже за тридцать.

Вдова обвела орлиным взором двор, цыкнула на дворню и стала спускаться к нам навстречу. Чувствовалось, что она здесь полновластная хозяйка: при ее появлении дворовые тотчас взялись за свои прежние дела, уже ничуть не обращая на нас с Горновым внимания, а ребятишки, соскочив с заборов и плетней, рассыпались в кустах, как воробьи. Даже собаки, с лаем бросавшиеся под ноги наших коней, вмиг угомонились.

Цыбульская сошла к нам с крыльца и, быстро кивнув Горнову как давно уже знакомому человеку, принялась беззастенчиво рассматривать меня с ног до головы, точно казак, выбирающий лошадь. Меня кольнуло сомненье – вправду ли она влюблена в меня так, как рассказывал интендант?

Тем временем он представил меня.