Дневник. Том 1

Поездка за хлебом была сопряжена с величайшими трудностями и опасностями. Шла кровопролитная Гражданская война. Люди попадали в окружение, отсиживались где-то, пока Красная армия вновь теснила белых. А что делалось в вагонах! Оля Плазовская чуть не год пропадала невесть где, поехав на юг за продуктами.

Осенью 18-го года Юрию казалось, что надо бежать из Ленинграда. У меня сохранилось его письмо к маме от 1 октября 18-го года: «Люба мечтает о переезде в Дорогобуж… Я постараюсь побывать в Смоленске и узнать о возможности получить службу в культ[урно-]просв[етительских] организациях. Здесь сырость, холод. Сегодня купили вязанку дров за 16 рублей. Пришлось стоять в очереди с 6 до 9 часов утра под дождем»[194].

Потом, не помню когда, Юрий решил переселиться на Украину, т. к. он родился в Глухове Черниговской губернии[195], – очень уж пугал голод и холод. Я же всегда придерживалась мнения, что в минуты серьезной опасности бежать не следует. («При переправе через реку нельзя менять лошадей», – сказал кто-то[196].) С декабря 18-го года мы начали работать в Театре, и вопрос о бегстве отпал сам собой.

Перед празднованием первой годовщины октябрьского переворота (18-й год) все художники были призваны украшать город, предвиделся заработок. Тиморевы работали в бригаде Добужинского; Елизавета Сергеевна Кругликова, Елизавета Петровна Якунина и я, мы писали на красных полотнищах какие-то лозунги и плакаты по эскизам Н. Альтмана в Зимнем дворце, ползая на животе и хохоча до упаду. Здесь и началась моя дружба с Якуниной.

Из газет до нас доходили сведения о кровопролитной Гражданской войне, мелькали имена Каледина, Краснова, Корнилова, Колчака, всеми силами души мы сочувствовали им и надеялись… – это я хорошо помню. Я по уши погрузилась в театр марионеток да еще в поиски пропитания, – Васе было три года. Ни молока, ни мяса, ни хлеба. Помнится: баба продает молоко в каком-то закоулке в районе Клинского рынка[197]. Около нее несколько человек в очереди. Вася болен. Наступает наконец мой черед. Баба наливает подошедшим со стороны. «Почему же вы мне-то не даете молока?» – «А вот погоди», – наливает еще и еще. Я чувствую, что мне молока не хватит. Опускаю низко голову, потому что не могу удержать слез. Эту сцену и издевательство бабы заметил какой-то гражданин, ожидавший молоко, и возмущенно раскричался на нее, да так свирепо, что та испугалась и налила мне тотчас же молока. Торговать из-под полы было запрещено… Я убираю со стола. Вася забрался под стол и чем-то очень занят. Спрашиваю: «Что ты там делаешь?» – «Крошки подбираю…»

В ту осень или в начале зимы состоялся очень интересный спектакль. Шла пьеса Гумилева «Дерево превращений»[198]. Очень красивы и интересны были декорации В. М. Ходасевич. Запомнился фантастический восточный город, очень яркий по краскам на фоне черного бархата. А из актеров очень хорош был В. С. Чернявский в роли Судьбы, который до превращения был змеей и сохранил в своем человеческом обличье все змеиные ужимки. Музыку к пьесе писал Юрий, ее очень хвалили. Особенно хороша и оригинальна была музыка к появлению Вельзевула. Юрий впоследствии взял ее для «Куликова поля», а Блок написал для этой музыки новое стихотворение к своему циклу –…появление татар… дрожит земля… – с рубленым ритмом, передающим скач орды

[199].

В конце декабря Юрий поехал в Вязьму к моей сестре разжиться продуктами. Вернулся он в стеганом полосами жилете, причем все эти полосы были наполнены гречневой крупой. За дорогу крупа утряслась, спустилась вниз и придала ему объем беременной женщины.

Вернулся он 31 декабря, а вечером мы отправились встречать Новый год в «Привал комедиантов»[200]

. Юрий как был в валенках и бушлате, так и пошел, а я, так как вечер предполагался костюмированный, надела мамино черное шелковое платье и на голову накинула старинные блонды[201], чтобы хоть чем-нибудь напоминало Испанию. Запомнилось, что было очень весело. Тверской, Ляндау, Блок и Любовь Дмитриевна, Кругликова, «княжинка» Бебутова, много народа. Румынский оркестр играет… и – обычай наш кавказский – Бобиш Романов вскакивает на столик перед оркестром, дирижирует, топает в такт музыки и бешено кричит: «Жару, жару!» Где-то много пьют. Поздно, надо уходить. Где Юрий, ни его, ни Блока не видно. Любовь Дмитриевна в костюме Mme Roland une directoire (на ней полосатое платье с белой косынкой и белый с оборками чепчик на голове) со свечкой в руке идет разыскивать мужа, находит и его и Юрия крепко спящими в одной из отдаленных комнат].

1927

23 марта. Париж.

Песня слепых нищих