Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

7 мая. Полковник Орановский сообщил мне, что между Ляншангуаном и Саймацзы не было связи, поэтому ехать этим путем с кладями было бы рискованно, следовало мне возвратиться к полуэтапу и оттуда свернуть на Аньпин, первый этап на главной дороге из Ляояна в Саймацзы.

Жаль было отказаться от поездки с Келлером до Ляншангуана, но я торопился в полк, а Келлер ожидал завтра командующего армией и не был уверен, что ему удастся в скором времени посетить свой передовой отряд. Я решил выехать завтра и предупредил о том Эдлунда, который тоже собирался в отряд генерала Ренненкампфа.

Был у меня подполковник 11-го стрелкового полка Шипов, талантливый рисовальщик, которого я знал в Париже, когда он состоял там при посольстве.

Мы с Келлером ужинали вдвоем; он снова повторил, что очень желал бы иметь меня в своем отряде, потому что он дорожил мною не только как другом, но также как начальником части, на которого мог вполне положиться. Долго продолжалась наша беседа, и мы были оба очень взволнованы при прощании.

8 мая.

При последнем прощании с Келлером мы не могли выговорить ни одного слова, — нам, может быть, не суждено было более встретиться.

Мы выступили в 9 часов утра, а в Соялинцзы были в половине двенадцатого. Все войска, расположенные на полуэтапе, были в сборе и ожидали приезда командующего. Наконец появились гонцы, дозоры, взвод казаков и за ними командующий в коляске, довольно медленно подвигавшейся по испорченной последними дождями дороге.

Мы хотели обедать, но ресторатор просил нас обождать отъезда командующего, которому он подавал завтрак в отдельной фанзе. Командующий завтракал недолго, и когда он уехал, генерал барон Икскюль пригласил нас перейти обедать в эту фанзу и угостил нас превосходным рейнвейном, найденным у местного маркитанта; таким вином не побрезговали бы самые взыскательные знатоки.

От Соялинцзы дорога шла по долине Танхэ («хэ» по-китайски — река), горы здесь невысокие. Довольно часто встречались деревни, обсаженные плакучими ивами и раскидистыми акациевидными деревьями.

Под тенью мощно разросшихся деревьев у живописных крепостных ворот Аньпиня стояла пестрая толпа китайцев. Этапный комендант отвел нам квартиру у богатого купца Тифунтая. Тифунтай в Маньчжурии знаменитость — он нажил большое состояние во время Китайской кампании 1900 года поставками разного рода довольствия нашим войскам, исполняя вполне добросовестно принятые на себя обязательства. Нам не пришлось тогда терпеть тех злоупотреблений, которыми отличалась пресловутая компания Коган, Грегер и Горвиц во время Турецкой войны. Говорили, что генерал Куропаткин оказывал Тифунтаю особый почет, принимал во всякое время и вполне ему доверял. Тифунтай тоже не оставался в долгу и не раз оказывал ценные услуги войскам. Он имел склады товаров и магазины во всех городах и крупных торговых центрах Маньчжурии. Его фанзы и лавки в Аньпине окружены высокой каменной стеной с бойницами, как настоящая импань[33]. Внутри двора, устланного каменными плитами, стояли рядами цветы в кадках и горшках; оконные рамы во всю стену сделаны из тонкого деревянного переплета разных рисунков и оклеены бумагой, вместо стекол.

Пепино ознакомился в первый раз с устройством китайских кухонь; очаги он находил удобными, но относился с большим презрением к тому, что в них готовили китайцы.

Ночью я был разбужен дракой стада свиней под моим окном: топтанье, хрюканье, визг продолжались до рассвета. Все дело в привычке. Уличный шум Парижа ночью, где движение почти беспрерывное, меня нисколько не беспокоил, а лай собак, крик петухов, мычание, ржание, блеяние разных домашних животных не давали мне спать.

9 мая. Вещи Эдлунда и мои были переложены с казенных двуколок на китайскую арбу, запряженную четырьмя мулами, нанятую до Фанзяпуцзы; далее китайцы везти не соглашались, что было крайне неудобно, так как, говорят, там трудно достать перевозочные средства, и придется, может быть, оставить вещи до оказии, т. е. до прохождения какого-нибудь транспорта.

Мы выступили в пять часов утра, а к полудню подошли к деревне Гуцзяцзы. Настало время заморить червячка; я свернул в ворота с красными подвесами, вывесками постоялого двора, но один китаец мне загородил дорогу и не пускал во двор, где стояли у коновязи около десятка богато оседланных лошадей. Меня пустили только когда подъехали Эдлунд и вестовые. Что это могло означать: в просторной фанзе за длинным столом нарядно одетые китайцы пили чай, они поспешно встали, вышли во двор, сели на коней и уехали — не были ли это хунхузы? Как бы не встретили они нас на Юшулинском перевале, где не раз были нападения на проезжающих без конвоя. Не далее как вчера хунхузы зарезали трех казаков, заночевавших в одинокой фанзе неподалеку отсюда.