Дневник желаний

— Знакомьтесь, господа! Ваш новый сотрудник Максим, бывший Дмитриевич! С этой минуты он будет трудиться в ресторане в должности официанта, — безапелляционно возвестил Дмитрий Владимирович.

— А как же ресторан… без головы? — осмелился вякнуть кто-то из толпы.

— Не переживайте, — усмехнулся Дмитрий Владимирович, — потерю этой головы ресторан не заметит, а пока котелок Макса варить не начнёт, управляющей будет Агата. Временно.

Подавленные властностью старшего Громова, сотрудники ресторана притихли, украдкой поглядывая на Максима. Но к тому внезапно вернулась способность сдерживать свои эмоции. Ни тени недовольства на смазливом лице бывшего Дмитриевича не проскользнуло.

— А если он не справится? — решила уточнить Агата, терзаемая обоснованными сомнениями насчёт избалованного парня.

Тащить груз ответственности за этот кулинарный сброд Агате не хотелось. Однако возражать самому Громову, она не осмелилась.

— А если не справится — увольняйте! — метнув грозный взгляд на поплатившуюся за всех Агату, отрезал биг— босс.

Придурковатый вид бывшего босса неверно был интерпретирован нашей милосердной Олечкой, отчего она поспешила незаметно для окружающих коснуться его руки и успокаивающе прошептала фиктивному женишку:

— Не волнуйся, Максим, я тебе помогу.

Макс, несмотря на лёгкую контузию после боя, ещё помнил, с кого в этом ресторане начались все его невзгоды, и отдернул свою конечность, будто обжёгся.

— Вот до этой секунды я и не волновался, — обреченно пробормотал новый узник шикарного атмосферного зала ресторана “Мон Амур”.

Любимая книга автора: https://litmarket.ru/books/moy-plennik(Очень динамичный СЛР 18+)

Самая весёлая книга автора: https://litmarket.ru/books/chumovoy-razvod(Романтическая комедия 16+)

Часть 19. Автор: Мара Вересень

Часть 19. Автор: Мара Вересень

— Ля… Ля-ля-ля, — бормотал под нос Максим, примеряя на нежное, неизбалованное работой туловище власяницу рабочего люда, а именно официантскую униформу для мальчиков. И это только слышалось как песня. Внутри, даже совсем не глубоко, это был вечный во все времена, прекрасный в своем лаконизме отборный русский мат.

— Ля, ка-а-акой! — протянул временно лже-Дмитрич, окидывая взором нового себя. Поджарый зад смотрелся что надо, плечи в белоснежной рубашке — тоже. Камербанд стелился по талии поясом тореодора. Бабочка экспрессивно топорщила уголки.

— Максимально! Максимально Макс! Конфэтко!

Громов подхватил со скамейки кем-то оставленное полотенчико, лихо перекинул через руку и, кривляясь, изобразил угодливый поклон.

— Папенька, чего изволите? Стерлядь сегодня страсть до чего хороша, и балычок-с, балычок-с свежайший! Тетушка? Мое почтение! Присядьте, душенька. Как вам перчик? Не очень заборист? Что вы говорите? Что? Язык распух? Да ла-а-адна!

Потом сел, отшвырнул дурацкую тряпку и спрятал лицо в ладонях. А руки-то дрожат… Папа, это вам не мама.

Так Максимушка не встревал с пубертатного возраста, когда, желая покрасоваться, притащил к домой такую же юную и отчаянную даму почти что сердца и в дурной молодецкой лихости откупорил бутылку коллекционного коньячелло, которое папа нычил кому-то в подарок. Коньячелло привезено было из дремучих тьмутараканей и стоило, как тетушкин поход по бутикам в Риме.

— Макс, — строго сказал Громов своему отражению. — Макс, ты попал!

Дело было даже не в работе как таковой, снаружи-то он прекрасно знает, как оно все, а вот изнутри… Одно дело кино смотреть, а другое дело это кино делать. И делать нужно так, чтобы грозный родитель сменил гнев на милость, и поскорее.

— Вот непруха…

Мироздание тут же вняло запросу и явило в щель приоткрывшейся двери обеспокоенную Олькину мордаху. Громов даже умилился. Ненадолго, собственные горести были ближе к телу, примерно так же близко, как дурацкий камербанд, железными тисками сжавший пустое нутро. В этом только стоять удобно было, а вот сидеть…

Встал и сел снова. Еще и башней о шкафчик приложился. В недрах мебели что-то крякнуло и обрушилось. Примерно с таким же звуком, как Масимкина вера в себя. А сверху обрушилась Непруха. Это ее разрушительный в своей искренности исконно женский порыв оберегать несчастное, утешать обездоленное и спасать утопающее встретился с непробиваемостью Громовского лба и таки пробил.

Никогда прежде Максу не доводилось беззвучно, но истерически ржать. Вот так вот, со слезами и конвульсиями.

Ольга, впрочем, сии конвульсии восприняла как-то совсем иначе, потому что вместо того, чтоб восстать с павшего воина, набросилась на него с неумелыми попытками реанимации по принципу “рот-в-рот”.

— М-м-м, — протестующе промычал Громов, сметенный энтузиазмом спасательницы.

— М-м-м? — уже более заинтересованно выдал он полминуты спустя и...

— М-м-м!!! — азартно продолжил монолог и, чтоб его снова как-то не так не поняли, зафиксировал Ольгу обеими руками: одной поперек туловища, а второй взял за живое, мягкое, трепещущее…

— Ни фига себе компот! — раздалось где-то сверху Никитиным голосом. — Ну что за жизнь пошла! Одному сплошная непруха, а другому даже с Непрухой пруха.