Дневники Берии

– Пожалуйста, покиньте зал, – сказал он ровным, спокойным голосом. Борис взглянул на него и заорал:

– Где метрдотель?

– Я метрдотель, – миролюбиво сказал мужчина. – Вы должны немедленно уйти.

– Я из прессы! – закричал Борис и полез в карман. – Вот, видите! – кричал он, тыча своим удостоверением в лицо мужчины. Мужчина сделал едва уловимое движение рукой, и тут же появились два официанта. Я вскочил, сунул им деньги, схватил Бориса и повел его к выходу. Он шел, спотыкаясь, выкрикивая угрозы: «Я им покажу! Буржуазные свиньи! Это вовсе не ночной бар, никто не носит галстуков!» Он бушевал, пока я не усадил его в ситроен.

На время дневники Лаврентия Павловича Берии были забыты.

* * *

На следующий день я проснулся с чувством необыкновенного подъема и вскочил с постели, не дожидаясь, пока Борис принесет кофе. Он уже позавтракал и, видно, давно уже бодрствовал. Вокруг виднелись следы беспорядка: посреди комнаты была разбросана груда книг и куча газетных вырезок. Когда мы уходили, я заметил, что на куче мусора, который все еще лежал в холле, двух коричневых свертков уже не было.

В машине он заговорил.

– Ты не забыл о вчерашнем? Так вот, я об этом все время думаю. Меня беспокоит проблема языка – менгрельского диалекта, на котором говорил Берия. Впрочем, проблема разрешима. У меня в Париже есть знакомые грузины, они содержат ресторан. Один из них, кажется, менгрел. И у них у всех есть машинки с грузинским шрифтом: грузины любят писать, особенно стихи. И Берия в молодости тоже писал стихи, хотя и не публиковал их. Даже Сталин, говорят, баловался этим в семинарии.

– Подожди! Как ты сказал, называется этот диалект?

– Менгрельский.

– Боже мой! Есть же одна русская – вернее грузинка – она только что получила стипендию в Кембридже. О ней еще в газетах писали. Это был почти скандал: женщина получила стипендию Кингз. Говорят, она с характером. Доводит профессуру цитатами из Сталина, типа: – Нет такой крепости, которую не смогут взять большевики.

– Коммунистка?

– Наоборот. Она вышла замуж за еврея и уехала из России два года назад в Израиль. Мужа убили в Шестидневной войне, и теперь она одна. Пишет диссертацию по диссидентской русской литературе.

– Думаешь, она менгрелка?

– Уверен. Я никогда не слышал об этой национальности и потому хорошо запомнил.

– Только бы ты не ошибся? Вот будет здорово! Как ее зовут?

– Бернштейн, Татьяна Бернштейн.

– По-грузински будет Татана. Ты с нею знаком?

– Нет.

– Но ты, кажется, о ней много знаешь? – спросил он с подозрением.

– Ее судьба меня заинтересовала. У нее было романтичное прошлое – училась в юности в лучшей московской балетной школе. Судя по фотографиям, она довольно хорошенькая.

Борис усмехнулся.

– Итак, вместо пожилого содержателя ресторана мы нанимаем хорошенькую молодую аспирантку из Кембриджа?

– Летом она работает, но можно попытаться.

Наша машина медленно продиралась вперед по Леопольдштрассе в потоке других машин. Борис сидел, подавшись вперед, упершись руками в колени.

– Ты можешь написать ей и предложить выполнить выгодный, но конфиденциальный перевод, – сказал он медленно. – Правда, не знаю, будет ли это лучшим вариантом, чем мой парижский. Вот если… – он задумался, потом вдруг воскликнул что-то по-русски.

– Том, у меня идея – шикарное решение! Мелочь, которая обеспечит доказательства подлинности дневников, так что никакой советолог не подкопается! Послушай. Мы опишем в дневниках эпизод, в котором он насилует молодую девушку из балетной школы. Мы так подберем детали, чтобы все выглядело достоверно, и тогда за хорошую плату Татана сделает публичное заявление, что эта девушка – она!

Его так взволновал этот план, что он начал подпрыгивать на сиденье, бормоча: «Ей-богу, это будет здорово! На сто процентов все будет казаться правдой. Шикарно, мон шер!»

– Напишем ей сейчас же, – добавил он. – Сообщи ей, что ты выпускник Кингз Колледж и заинтересуй ее переводом. Она, наверное, бедна как церковная мышь!

– Как бы не перебрать, – заметил я. – Ведь это значит, что мы вводим в дело третье лицо, почти незнакомого человека. Может, лучше написать по-русски? Ведь Берия хорошо говорил по-русски?

Борис замотал головой.

– Нет, это не будет выглядеть убедительно, не стоит рисковать. Берия мог бы писать такое только на родном языке. И если мы выпустим дневники на русском, мы объявим, что это перевод. Потом дневники могут попасть в самиздат, и цена их упадет.

– А как это напечатать? Ведь они проверят шрифт на старость?

– Мы будем печатать на старых лентах. У меня их целая куча в столе, все выцветшие.

– А какова моя роль?

– Самая главная, мон шер! Я обеспечиваю факты, а ты будешь писать. Ты писал когда-нибудь порнографию?

– Так, по мелочи. Дежурные половые акты – для того, чтобы на обложке можно было изобразить голую женщину.