Дневники русских писателей XIX века: исследование

Кризис возраста обнажил противоречие между психологической персоной

(термин аналитической психологии, обозначающий «поведение повседневной жизни индивида») и внутренними побуждениями. Блокированные искусственными преградами, бессознательные импульсы искали выход в идеальной области прошлого, в воспоминаниях. Несколько раз Суворин порывался начать их, и дневник запечатлел ряд таких попыток. Даже ранний дневник задуман в этом жанре. Однако писатель понимал принципиальную невозможность вынести все сокровенное на суд публики и в связи с этим неоднократно высказывал сожаление по поводу того, что с молодости не вел систематического дневника: «Я жалею, что не вел правильного дневника. Все у меня отрывки, и набросанные кое-как. Их выбросят, вероятно, как хлам никому ненужный. Но вести дневник – нелегкое дело для себя самого» (с. 269); «Я не записывал очень интересных вещей, потому что они требуют того, чтобы хорошо их передать, а записывал вздорные вещи. Недолго мне осталось держать перо в руках. В этом периоде умирания, когда не хочется никому говорить, что действительно умираешь … дарование не бывает злобно» (с. 296).

Метание между мемуарным жанром и дневником в конце концов склонило стареющего писателя к последнему. В нем Суворин видел возможность докопаться до глубин сознания, дойти до истоков и побудительных причин мыслей и поступков. Откровение перед самим собой, обнажение истины отвечало чувству справедливости, а в перспективе открывало дорогу к доверительному разговору с читателем. Последние два десятилетия, на которые приходится основная часть записей, Суворин искал возможность примирения с читателем посредством высказывания последнего слова

(по Достоевскому), исчерпывающего истину о себе: «Иногда ужасно хочется высказаться, может быть, грубо, но все равно как-нибудь высказаться откровенно, чтобы меня дураком не считали. Мое самолюбие постоянно уязвлялось и уязвляется. Может быть, в старости это уязвление становится невыносимым, ибо чувствуешь свое бессилие что-нибудь сделать новое, достойное, удивительное и хочешь, чтобы тебя уважали за старое. А старое кому нужно?» (с. 350).

Дневник более всего подходил для выражения такого содержания. Но многолетний литературный опыт, сложившаяся манера письма и жанровое мышление препятствовали образованию «чистого» жанра с заданными структурными параметрами и «наполнением». Поэтому дневник в своей содержательной динамике постоянно отклоняется от выбранного курса, принимая облик тех газетных жанров, которые были продуктивны в многолетней журналистской деятельности Суворина.

Такое явление не было исключением. Оно выражало закономерности творческого дарования автора и составляло своеобразие его дневника. Недаром в одной из записей Суворин откровенно высказал мысль о том, что в любой новой для него жанровой форме он будет мыслить свойственными ему художественно-эстетическими канонами, как и всякий другой писатель: «Чехов сегодня пишет: «Я бы на вашем месте роман написал …» Он бы на моем месте, конечно, написал. Но я на своем не напишу … Если бы писать роман, надо было бы совсем особую форму, к которой я привык, с которой сжился. Форма фельетона …» (с. 244). Так функция дневника незаметно пересеклась с излюбленной жанровой формой автора.

Жанровое своеобразие дневника – наличие в нем мемуарных компонентов – обусловило и специфический пространственно-временной охват событий. Суворин не ставит перед собой задачу описать событие дня в его неповторимости и уникальности. Жизненный опыт постоянно напоминает ему о связи прошлого с настоящим. И писатель ищет причинно-следственные отношения между удаленными по времени событиями. В установленных связях смысл позднего события раскрывается полнее, а в прошедшем высвечиваются новые семантические оттенки: «Сегодня в газете Трубникова «Мировые отголоски» напечатан удивительный донос на «Новое время» и на меня … Три года назад он подавал государю прошение, в котором говорил о «Новом времени» черт знает что … Служил в III отделении тайным шпионом в так называемом литературном столе» (с. 185).

Нередко Суворин выстраивает факты в ряд и связывает их по аналогии. От этого разновременные и пространственно удаленные события кажутся происходящими одновременно и в одной системе координат. Происходит приращение смысла, но не методом сложения, а благодаря размещению событий в целостном повествовательном кругу, наподобие разных ведут одной картины. Возникает единый смысловой контекст, в котором явления различной каузальной природы рассматриваются в рамках синонимичных понятий: «Чехов … здесь для постановки «Чайки». Савина сказала, что роль для нее слишком молода. Она отказалась в пользу Комиссаржевской, сама взяла Машу. У нас в театре тоже перемены. Яворская снова выступает … Холева совсем ее не хочет» (с. 148).