Он улыбается торжествующей улыбкой. Дело в том, что в этом споре не было смысла, поскольку у нас есть правило: от «А ну-ка, надень эти шмотки!» нельзя отказываться. Если один предлагает игру, другой должен ее принять. Это значит всегда поддерживать друг друга, даже если приходится унижаться в общественном месте. Думаю, иногда это стоит делать.
Однако его радость сейчас неуместна. Я отомщу за отмененный спектакль и за письмо о продвинутом экзамене. Он обращается со мной как с обожаемой маленькой принцессой. Но я больше не Белоснежка. Я чертова Снежная королева!
Уведя разговор от Элизабет, я по глупости посчитал себя очень умным. Но я заметил что-то в глазах Ханны – взгляд спокойной, вдумчивой решимости и – о-о! – неприкрытую иронию. Раньше она никогда не была настолько похожа на свою мать. Это напомнило мне тот взгляд, который я увидел двадцать лет назад в университетской библиотеке Манчестера.
Ханна явно продумывала какой-то план, как шахматист, рассчитывающий на несколько ходов вперед. Я не знал, буду я пешкой или противником.
На следующий день мы бродили по центральной улице, примеряя одежду в благотворительных магазинах. Я нашел ей полукомбинезон из вареной джинсы и блестящую экстравагантную блузку оранжево-розового цвета. Пожалуй, такую блузку Пенелопа Кит отвергла бы для съемок «Хорошей жизни» за безвкусицу. Это был мой обычный гамбит – легкомысленный и крикливый, но вполне безобидный.
Но для Ханны это была война. Когда мы зашли в очередной магазинчик, она принялась шарить по вешалкам, и в какой-то момент ее лицо осветилось. Оглядевшись по сторонам и думая, что я не вижу ее, она указала на узкие серебристые джинсы.
– Примерь эти! – потребовала она.
К тому моменту, когда я выходил из примерочной, она держала в руках то, чем намеревалась добить меня: белую толстовку с надписью на груди очень крупными золотыми буквами: «ДА НУ, НА ХРЕН». Я начал возражать, но она прервала меня.
– Я уже купила ее, – сказала она.
Мы пошли в кафе, поскольку Ханна сказала, что у нее болят ноги, и первые десять минут я выспрашивал у нее, где мы будем ужинать, но она так и не ответила. Пока мы там сидели, к нашему столику подошли две девушки возраста Ханны. Обе были в велюровых спортивных костюмах различных пастельных тонов.
– Привет, Ханна! – завопила одна.
– Ага, здорово, – без энтузиазма откликнулась Ханна. – Папа, это Эмилия и Джорджия.
– Привет вам, – сказал я, сразу пытаясь оценить их отношения.
Подруги? Или соперницы? Случайные знакомые? В подобные моменты отцы девочек-подростков должны учиться читать подтекст, язык тела, интонации и настроения, чтобы потом самым занятным образом унижать своих детей. Послушайте, после
– Привет, – нервно дернув плечами, сказала Эмилия; Джорджия была поглощена телефонным разговором. – Так ты идешь сегодня на вечеринку к Нату? Там должно быть здорово.
– Вероятно, нет, – вздохнула Ханна.
– Но там будет
Ханна бросила на нее взгляд, длившийся не более миллисекунды и явно говоривший: «Какого хрена ты делаешь? Тут сидит мой папа. Заткнись, или я задушу тебя собственными руками».
– А-а, понятно, – отступив назад, сказала Эмилия.
Я подумал, следует ли мне вставить деликатное разумное замечание. Например, слегка подтолкнув Ханну локтем и похотливо подмигнув, спросить: «Ну а кто такой Кэллум?» Но я этого не сделал. Я рассудил, что смогу использовать этот великодушный поступок с выгодой для себя.
Наступила долгая неловкая пауза.
– Ладно. Как-нибудь увидимся, – произнесла Джорджия.
И девочки ушли, шаркая ногами.
– Они из школы, – пояснила Ханна. – Они мне не подруги.
– Понятно, – ответил я. – Итак, куда мы идем сегодня вечером? А может, мне побежать за девчонками и сказать им, что ты не сможешь прийти на вечеринку к Нату, потому что собираешься на собрание девушек-гидов?
– Делай что хочешь! – огрызнулась она.
Моя дочь не дрогнула.
И только за полчаса до предварительного заказа столика на ужин она уступила. Мы собирались пойти в кафе под названием «Вираго». Феминистское кафе, названное по имени знаменитого издательства соответствующей литературы. Взглянув на свою новую толстовку, я подумал: «Придется весь вечер сидеть со скрещенными на груди руками, иначе меня увезут домой на „скорой“».