Дни чудес

Я ненадолго оказываюсь в водовороте объятий и прощальных слов. Папа наклоняется и целует меня в лоб, как делает это всегда, говоря, как обычно, что любит меня. И я с важным видом киваю. Наши руки встречаются, а затем расходятся. Маргарет предлагает мне свои снотворные таблетки, но я вежливо отказываюсь. Потом все они вместе выходят, как некая уличная шайка не очень молодых людей среднего класса. Перед уходом Салли наклоняется и целует меня в щеку:

– Скоро ты отсюда выйдешь. Давай, когда у тебя появится настроение, поболтаем за чашечкой кофе.

– Было бы здорово.

– Отлично! Пойду догоню Джея. Не хочу, чтобы на него опять наехала «скорая».

Чтобы чем-то себя занять, я убираю с кровати комиксы, журналы и батончики «Марс». После ухода всей этой толпы в палате воцаряется тревожная тишина, сама палата почему-то кажется темнее и меньше. Такое ощущение, что комната надвигается на меня, как в той сцене с пресс-компактором мусора из «Звездных войн» – только рядом нет роботов-спасителей. Правда, у моей кровати стоит ящик, раздражающий меня своим пиканьем и двадцать четыре часа в сутки имитирующий R2D2. Пока кардиомонитор ритмически пищит, на экране возникает мешанина из меняющихся цифр и оживших зазубренных линий, как в испорченной видеоигре. Странно думать о том, что эти линии буквально изображают мою жизнь. Это существование, сведенное к самой своей сути: электронные спазмы мышцы размером с кулак. С той разницей, что у меня это не кулак, а вялое рукопожатие.

За стеклянной перегородкой в другом боксе лежит мальчик. Он спит или находится без сознания. Рядом сидят напуганные молчаливые родители, держась за руки, подбадривая друг друга. Женщина встает, ищет в кошельке мелочь, идет к двери. Наверное, собирается купить кофе или еду для них. Мужчина, улыбаясь ей, смотрит, как она уходит.

Они команда и, что бы ни случилось, вынесут все вместе. Они родные друг другу люди.

Несколько часов спустя мы с папой едем домой. Я прижимаю к себе пухлый мешок с лекарствами. У меня там бета-блокаторы для регулирования сердечного ритма, эналаприл, который является ингибитором энзима, превращающегося в ангиотензин (ради бога, погуглите сами!), а еще восхитительный новый диуретик, не позволяющий моему организму удерживать жидкость. Прощальные подарки разочаровывают. Это побочные эффекты – утомляемость, тошнота, болезни почек и – мои любимые – совершенно безумные ночные кошмары, после которых японские ужастики о сверхъестественном покажутся мультиками о покемонах.

На следующий день я брожу по дому, чувствуя себя оторванной от мира, отравленной – не знаю чем. Улица за окном моей спальни кажется далекой и ненастоящей, как декорация фильма. Порыв ветра мог бы смести ее. Я мобилизуюсь, чтобы встретиться с Салли в кафе, устроенном в старом доме суконщика в конце главной улицы – пол из черной шиферной плитки, дровяная печь, большие столы на козлах и скамьи с подушками. Я пришла сюда, чтобы попросить Салли помочь мне в одном деле. Я уже давно думаю об этой проблеме, но недавние события выдвинули ее на первое место. Но сначала мне придется ответить на знакомые сверхсерьезные вопросы относительно моего здоровья.

– Как твои дела? – со вздохом спрашивает Салли, сжимая в руках огромную чашку латте. – Какие новости?

Знаешь, Салли, все та же старая история: мое сердце может стучать себе дальше, или мне станет хуже, или сердце совсем остановится. Люди нуждаются в утешении, а если его нет, мне мучительно видеть их лица, когда все становится ясным. Возможно, мне удастся найти в Интернете ЧаВо, дающие приемлемое объяснение моему заболеванию. Возможно, я сама напишу такое объяснение.

– Не слишком-то хорошо, – наконец мямлю я. – Но что поделаешь? С одной стороны, я, как при подготовке к выпускному экзамену, пытаюсь вспомнить что-нибудь о квадратных уравнениях, пойменных озерах или причастии прошедшего времени, а с другой – думаю: какое все это будет иметь значение, если на следующей неделе я отброшу копыта? О господи, это так… утомительно! Машина, гоняющая кровь по моему организму, неисправна и такой останется: конец истории. Одна медсестра как-то сказала, что, если бы я увидела свое сердце, оно напомнило бы мне сумку из дряблой кожи. Она даже нарисовала такую сумку.

– Господи, и что же ты сделала?

– Я взяла у нее карандаш и добавила логотип «Луи Вюиттон».

Наступает пауза. Потом Салли смеется и накрывает мою руку своей. Рука у нее теплая от кофейной чашки. По крайней мере, Салли не надо оберегать, как папу. Зато с ней я могу делиться секретами. Когда мне нужно излить душу, я иду к одному-единственному человеку.

– Знаешь, хочу поговорить с тобой кое о чем, – произношу я как можно более жизнерадостно.

– Давай.

– Как бы это сказать… Возможно, ты заметила кое-что в поведении моего папы. Он совершенно беспомощный и во многом зависит от меня. И… гм… в нынешней ситуации это добром не закончится.

– О-о, Ханна… – протестует Салли.

Но я бросаю на нее пристальный взгляд, и она умолкает.