Дни и ночи

- Тоже, как вы,- сказала она.- То есть не совсем, как вы, он, как я... то есть я не то - не хороший, как я... а я...- Она запуталась, смутилась, потом улыбнулась: - Я хочу сказать, что он, как я, тоже еще молодой совсем, а вы уже взрослый,- вот что я хотела сказать.

- Вы уже меня вовсе в старики записали,- покачал головой Сабуров.

- Нет, почему в старики? - серьезно сказала она.- Я просто вижу, что вы взрослый, а мы еще нет. Вы уже, наверное, много пережили в жизни, ведь верно?

- Не знаю, может быть... Пожалуй, да...- нерешительно согласился Сабуров.

- А я - нет. Мне даже и вспоминать почти нечего. Только иногда Сталинград вспоминаю, какой он был. Вы никогда раньше не бывали в нем?

- Нет.

- Он был очень красивый. Я знаю - наверное, Москва красивее, но мне почему-то всегда казалось, что он самый красивый. Может, оттого, что я тут родилась. Очень жалко,- вдруг с силой сказала она,- очень жалко... Так жалко, вы представить себе не можете. Мама не плакала, когда с вами говорила?

- Нет.

- Она знаете какая... Она, если что-нибудь, пустяк какой-нибудьтарелку разобьет,- заплачет, а когда что-нибудь в самом деле страшное, она не плачет, молчит, даже ничего не говорит.

- А как ваш отец?

- Не знаю. Он на ту сторону не ушел. Он мне сказал: "Я не уйду из Сталинграда". Он и не ушел, я знаю. Они у меня оба хорошие. Когда я домой пришла и сказала, что ухожу в армию, а у нас только три дня как Миша старший брат - погиб, я думала, что они спорить будут... А они ничего, сказали: "Иди". И все... Хорошо, все понимают,- добавила она с детской непосредственностью представления о родителях, как о людях, обычно не понимающих самых простых вещей.- Хорошо, что я вас увидела сегодня, а то я ваших раненых вывозила, они в разговоре все говорят: "Сабуров, Сабуров", а я не знала, что Сабуров - это вы, а мне вас хотелось увидеть, поблагодарить. Мы тогда с вами ехали на пароходе, я вам разные вещи говорила, у меня тогда такое настроение было все рассказать, и мне потом казалось, что, если я вас вдруг еще увижу, мне опять захочется вам рассказать.

- Что?

- Не знаю что... все вообще... Вот не попали бы вы сюда к нам, в Сталинград, мы бы с вами никогда не увиделись.

- Почему? Вы же хотели учиться?

- Да.

- Поехали бы в Москву?

- Да.

- Поступили бы учиться в университет, а я бы там как раз преподавателем был.

- Вы разве до войны преподавали?

- Нет, учился, но должен был преподавать.

- Вот бы не подумала. Мне казалось, что вы всю жизнь в армии...

Как всякому человеку, пришедшему из запаса, Сабурову была приятна эта ошибка.

- Почему вы так подумали? - спросил он с интересом.

- Так. Вы такой, как будто всегда в армии были,- такой у вас вид...- И она, прикрыв рот рукой, зевнула.

- Ложитесь,- сказал он,- спите.

Она потянулась и легла. Сабуров снял с гвоздя свою шинель и укрыл девушку.

- А вы в чем пойдете? - спросила она.

- Я днем без шинели хожу..

- Неправда.

- Нет, правда, я всегда правду говорю. Так и запомните на будущее знакомство.

- Хорошо,- согласилась она.- Сколько вам лет?

- Двадцать девять.

- Правда?

- Я же сказал вам.

- Ну да, конечно,- она с недоверием посмотрела на него,- конечно, правда, но только не похоже.

Она закрыла глаза, потом снова открыла их.

- Я, знаете, так устала, ужасно устала... Я так все ходила, ходила последние два дня, а сама думаю, вот бы лечь и заснуть...

- Вот и спите.

- Сейчас... У вас дети есть?

- Нет.

- И жены нет?

-- Нет.

- Правда?

Сабуров рассмеялся:

- Мы же договорились.

- Нет, я вам верю,- сказала она.- Это я потому, что когда на фронте с нами, с девушками, болтают, то все как будто сговорились- уверяют, что у них жен нет, и смеются... Вот и вы смеетесь, видите...

- Я смеюсь, но это все-таки правда.

- А чего же вы смеетесь?

- Вы смешно спросили.

- Почему смешно? Мне интересно, вот я и спросила,- сказала она совсем сонным голосом и закрыла глаза.

Сабуров с минуту постоял, глядя на нее, потом подсел к столу, пошарил по карманам - кисет с табаком куда-то запропастился. Он полез в полевую сумку. Там между карт и блокнотов, к его удивлению, оказалась смятая папиросная коробка - та самая, из которой он вынул три папиросы: себе, Гордиенко и покойному Парфенову, когда они собирались атаковать ночью дом. Одна папироса была оставлена "на потом", на после атаки, и с тех пор он забыл о ней. Он посмотрел на коробку и без колебаний, как будто сейчас случилось что-то особенное, ради чего надо было выкурить эту последнюю папиросу, взял ее и закурил.