Дни яблок

— Недавно спрятала кольцо, мне сказали в землю прятать хорошо, но куда зарыла… забыла, уставшая была. Ты представь — закопала и забыла.

— Прямо как собачка, — безрассудно заметил я и припал к кефиру.

— Вот не посмотрю ни на что и таки надаю тебе по мордасам, — несколько мечтательно заметила тётя Ада. — Как только язык и повернулся, скотина. Сравнил… Сам ты щеня слепое.

Я посмотрел через стакан на свет.

Кузина моя, дочка тёти Ады Боба разводила цветы. Рука у неё была лёгкая, магазин «Фиалка» в цоколе дома, так что цветов в их кривоквартире было несчётно, как и горшков цветочных.

— Давайте найду колечко, тётя Ада, не ругайтесь, — сказал я после изучения молокопродукции.

— Я тут сама ничего не могу найти, — важно сказала тётя Ада. — Где уже тебе, злыдню.

— Злыдня прощаю, — мирно сказал я в кефир.

Тётя Ада презрительно поджала губы и бросила к моим ногам полцарства:

— Ну, попробуй, пошукай, — процедила она. — Хоть посмеюсь.

— Вы так и будете под руку говорить? — надулся я.

— Я всегда говорю, когда хочу и где могу, — завелась тётка.

— А во сне? — уточнил я.

— Разве на дежурствах — там без крика никак, — раздумчиво ответила она. — Так ты ищешь? Или дашь поспать после суток, черт тебя дери?

Я вздохнул и вытянул руку…

Обычно всё происходит почти моментально. А тут… Нет, всё как всегда: звон, удушье пересохший рот — но затем вместо видений и исполнения — ощущение недостижимого, невыполнимого и бесполезного, словно крик во сне. Погрешность, осечка, фистула…

Всё великолепие тёти-Адиной хрущёвки встрепенулось, будто деревянный конь в галопе. Зазвякала подвесками и замигала нестройно новомодная люстра «Каскад», затарахтела посуда в горке, распахнулся шкаф: оттуда торжественно вывалились: сапоги, пара коробок с летней обувью, куртка, клубки шерсти, шуба и какой-то барахляный узелок, немаленький и в пятнах. Затем из шифоньерной преисподней явилась моль, очень даже упитанная…

Последним торжественно открылся и зверски зарычал «Саратов» — маленький и шумный тёти-Адин холодильник. Подумав, он громыхнул нутром и, судя по звукам, изрыгнул миску— должно быть, на кухне получилось некрасиво.

— Всё? — спросила тёта Ада. — Можно лечь отдыхнуть? Или снова заколдуешь? Скажи сразу…

— Может, и заколдую, — потрясённо сказал я, наблюдая подрагивающие половицы. — А может, и нет. Не люблю прямые ответы. Не моё.

— Тебя бы хорошо под капельницу, — проникновенно сказала тётка. — Или вот как раньше. Лечили же током. А теперь почему-то нет, — добавила она с явным сожалением.

— В принципе, убирать тут недолго, — опомнился я.

Паркетины улеглись по местам совершенно, люстра замерла, шифоньер стоял нараспашку.

— Да всю жизнь такое, — заметила тётя Ада небрежно. — То холодильник откроется сам, то шкаф вывернется — пол ведь кривой. Разве что всё сразу не дёргалось ещё… И вот не пойму, — добавила она. — Это ж ты был на балконе сейчас? Тут и там? Зачем?

— Не могу сказать, испугаетесь, — отвёл от себя расспросы я. — Давайте допьём кефир спокойно, вы мне доскажете. Заодно…

— Их можно вывести вон, — спокойно сказала тётя Ада и прихлопнула моль в сантиметре от меня. — Яблоками. Сейчас яблок ещё много, сезон. Симиренка всякая и привозные можно взять — надо знать у кого, чтоб не просто взятое какое… Можно нищим раздать, это хороший рецепт, пять нищим — одно себе. А можно вот, как бородавки, говорят, действует. Слыхал?

— Всё время слушаю бородавки, шепчут гадости.

— Четвертинками яблока: четвертинку привязать к бородавке, три зарыть, сказать: «Трое едут на коне: курячу жопку беруть себе!» — и через неделю от бородавки ни следа. Те, трое — верхом которые, послушают.

— Конь, конечно же, чёрный? Или дохлый уже? — неделикатно спросил я.

— Призраки ездют на чём хочут, — безмятежно отозвалась тётушка. — Ты же от них спасаешься?

— Что мне будет за ответ? — спросил я.

— А вот что найдёшь по горшкам, кроме колечка, то и возьмёшь, — сказала тётя Ада. — Ладно, пойду на кухню, гляну-выкину с кастрюль, потом в душ. Постели мне у Бобы после дурости своей. Лягу.

И она покинула кривую комнату.

Я легко нахожу потерянное, вижу мёртвых, вещие сны и радугу после дождя, ещё я неравнодушен к деньгам — как все, все родившиеся в подлунном мире, особенно в субботу.

— Значит, искать, — сказал я сам себе. — Искать колечко… в цветах… в корнях… Что бы такого сказать колечку? Выйди на крылечко? Блинский блин… Ну, давай тогда: «Колечко, колечко — выйди на крылечко».

Никто ниоткуда не вышел. Было слышно, как тётя Ада в ванной уронила зубные щётки. Весело свистнула какая-то электричка на недальней железной дороге.

Я посмотрел на цветочные горшки, они мирно стояли на подоконниках и двух специальных полках, намертво прибитых к откосам — поперёк окон.

… И оказался среди зноя. И песка. Очень белого и мелкого. Стрекотали кузнечики. Но стрижей не было в пустом и очень ярком небе. Это означает осень. Эмиграция пернатых, значит. Но пижма цвела и пахла летом всё ещё. Здесь, на белом песке, неподалёку от дороги, топорщился подорожник, цвёл неунывающий цикорий, и ласково сиял царский скипетр, в просторечии коровяк.