Дни яблок

— Ничего наверного тут нет, — ответил я, взбираясь на середину пролёта, — в те времена мусор выбрасывали прямо в окна. На рыцарей.

— Зачем? — кротко спросила стоящая внизу лестницы Аня. Я посмотрел на неё с некоторым беспокойством. Гамелина расстегнула куртку…

— Чтобы привлечь внимание, — пробурчал я. — Представь, Гамелина: ты, летом, на вонючей лошади, и сама потная, вся в железяках и с ведром на макушке, а тут сверху мусор. Возможно, жидкий.

— А если зима? — спросила Аня, поднимаясь за мною следом и помахивая пустым ведром.

— Тогда твёрдый, — убеждённо ответил я, — всё равно неприятно. Шум опять же и звон. Рыцарь сразу приступит к осаде…

— Фу! — сказала мама сверху. — Ну что за тема для бесед?! Меня просто мутит уже.

— Ладно, хорошо, — подытожил я, — здесь некоторые несут тяжести. Не до болтовни. Пока, Анька.

Мы дошли до гамелинского этажа.

— Я так поняла, что приглашения не дождусь, — скромно сказала Аня, пододвинув ведро вплотную к своей двери. Я притормозил и развернулся.

— А подарок ты приготовила? — спросил я, небрежно перебрасывая тяжелый ящик из одной руки в другую.

— Александр! — грозно сказала мама из мрака наверху. Эхо грянуло в пролёт лестницы, раскрошив моё имя: «Анр-анр-анр…» — и полетело вниз.

— Я приглашаю, — сказал я, послушав респонсорий маминого голоса. — На тридцать первое, часа в четыре. Придёшь?

Аня опустила ресницы, и голову она опустила. Стал виден пробор, чёрная коса, прилипшая к куртке, и мокрые завитки волос у шеи.

… «Sie sie die: Ich Rollen Ich Caulden, Apfels Soda Wasser — lassen. Die sie sie: es wahr Hexerei…» — послышалось мне. Что-то прогудело — в подъезде или в сердце, низко, настороженно басовито — будто колокол. Я ещё раз перебросил ящик из руки в руку. «Старые слова… — подумал я. — Кальден… Хексен… Вассер-лассен… Как будто напиток, а на самом деле действие. Я теперь помню и это?»

— А как же, — сказала Гамелина и подняла на меня глаза: серые и близорукие.

Наверху мама отперла нашу дверь, сквознячок промчался по этажам, звякнули стёкла, ящик выпал у меня из рук и, грохоча, съехал с лестницы. Яблоки вырвались на свободу и запрыгали по ступенькам, словно большие красные мячи.

— Вот блин! — заметил я и ринулся в погоню. Гамелина присела на корточки и поймала несколько яблок. Остальные раскатились по площадке.

— Тебе будет нужна помощь, — серьёзно сказала Аня, закидывая в надтреснутый ящик пойманные фрукты. — Я приду пораньше… Держи, — и она протянула мне красное яблоко, согретое теплом её рук.

Что мне оставалось делать? Я взял у неё плод…

— Я поставила чайник, — сказала мама лёгким тоном и покашляла. Так она маскировала любопытство. — Согреемся после дождика. Верно?

— Пригласил, — буркнул я. — Интриганка.

— Вот эти слова ни к чему, — отмахнулась мама, — совершенно. Ты будешь кушать?

Я пристроил яблоки в выемку под окном кухни, где мы хранили овощи.

— Промочил ноги, — сообщил я.

— Это что, повод не есть? — поинтересовалась мама. — Завари-ка чай. А я займусь ужином.

— Может у меня будет температура? — задумчиво спросил я. — Или хотя бы сопли?

— Ещё чего! — дружелюбно отозвалась мама. — И не выдумывай даже. В школу пойти придётся. Я тебя спиртом разотру, и ничего не будет. И чаю с малиной дам. А для начала одень носки, те, красные, шерстяные.

— Не одень, а надень, — поправил я. — Они ведь кусючие.

— Именно так я и сказала, — менее дружелюбно произнесла мама. — Можешь сам их укусить — выйдет весь яд заодно, как из кобры. Ты не слыхал утром — Тинка обещала прийти в семь или в восемь?

— Совершенно мне это неинтересно: ни утром, ни вечером, — отозвался я. — Мы, кобры, глухие, чтоб ты знала.

Шерстяные носки действительно «кусали» меня за босые ноги, а что делать — я легко простужаюсь.

— Я всё-таки поболею, как ты считаешь? — спросил я.

— Не выдумывай, — решительно сказала мама, это был её любимый ответ. — Кто болеет перед днём рожденья? Вот уйдёт последний гость — тогда сколько хочешь.

IV

Пёс и вол шепчутся у реки,

— Стражи спят, мост миновали тени…

Кто потревожил грань,

кто породил смятенье?

Ныне Луна сияет, и так пути широки.

Я живу окнами на запад, вернее, одним окном. Так получилось. В смысле, окнами на запад — моя комната. Аваллон почти заметен.

Бабушка, навещая нас, хмурится и цыкает, стоит ей зайти ко мне.

— Так нельзя, — замечает она, и крестит стены. — Абсолютно! Что творится тут ночью?

— Сплю я, — кротко говорю я ей. — Крепко. Иногда.

— Ненормалность, — говорит бабушка, подозрительно принюхиваясь к чему-то.

— Наследственность, — не возражаю я.

— Сон, говорю я, тут ненормалный, — замечает бабушка и крестит окно. — Та комната на закат, хотела сказать — на захoд. Правдыва синистра!^[3] Где тут спать?! — завершает она, раскладывая по углам «стражей». — Это выход, абсолютно…

— Другой у меня нет, — тонко замечаю я. — Пока…