Дни яблок

Петухи закончили с подделкой, и Аня кинула им ещё. Петухи продолжили истребление зёрен, пока не сошлись нос к носу. Тут птичьи нервы не выдержали, петухи запрыгали, вздыбили перья на шеях, поскребли когтями камни, высекая искры, раздули гребни и…

— Я послушала твоё это вот заклинание, — сказала Гамелина, — и добавила свои слова. Ну, бисер же, стеклярус то есть, вот они его и съели… Застеклялись.

— Просто гусь-хрустальный, — закончил я. — А когда ты…

— Сейчас не об этом, — отозвалась Аня решительно. — Сейчас…

Петухи сошлись в смертельной схватке, сшиблись грудь в грудь — и разлетелись на гранулы и горошины. Бронзовая шпора одного из них угодила в бисерную сеть. Та хрустнула, словно первый ледок, задребезжала и рассыпалась. На Маражину навалились десятки мо-танок. Стражница билась яростно, мотанки атаковали её клыками и когтями, юркой стаей…

Потворе удалось одолеть последний мак-видюк. Из-под нижнего ряда её дюжины юбок выкатился, разворачиваясь, змеиный хвост, немаленький. И, по внешнему виду судя, — ужиный. Потом второй, третий, каждый с полторы человечьи ноги толщиной. Один из хвостов, шурша подоскам, пополз к нам, сходу разметал остатки стеклярусной преграды в пыль.

«Продержусь минут пять, — подумал я. — Может быть, остальные успеют дойти до церкви, например… Или будут ей неинтересны».

Маражина, улучив момент, саданула по хвосту мечом Потвора ойкнула. Мотанки взвились тучей и… с визгом бросились врассыпную. Я глянул сначала на Гамелину. Она побледнела совсем — до невидимых осенью веснушек. Посмотрел вверх и я. Туча над нами рассеялась в клочья. Почти. Вернее, извело её что-то крупное, с крыльями. Не совсем поначалу понятное, но затем, стоило мороку упасть, стал различим давешний кот, бесшумно гоняющий мотанок серым небом, от Перекрести и до церкви. Явилась и вторая фигура — ниже, совсем низко, ближе, взмела тучу пыли и листьев. И…

— Мамо, — сказал среднего роста крепыш в холщовой рубахе, кожаной безрукавке и таких же штанах. — Як довго я спав?^[131]

Из прорех в низких облаках сразу же грянуло солнце, торжественно и хорально. Заблестели барочные картуши на горнем храме, воссиял отдельно стоящий каштан, даже пыль сообразила стать пыльцою. Золотой фортуной… Со всех сторон понеслись в лицо листья, клочья туч, сонные воробьи, какие-то веточки и паутинки… Осень, великая вдова Господина Лето, тяжело спускалась к нам, на дремотную землю… И где-то гремели колокола…

Потвора выронила какую-то чёрную пакость из рук. Поджала хвосты, стиснула огрубелыми пальцами собственное лицо и сказала тоненько: «Божечки, божечки… Михальку, синку, нарештi дождала!»^[132]

— Самое время тикать, — сосредоточенно сказал я Гамелиной.

Сверху на нас так и сыпались ошмётки мотанок. Кот наслаждался.

— А мне вот интересно… — неожиданно громко сказала Аня.

Совсем рядом раздалася стон. Я обернулся и увидел Маражину, опирающуюся на тёмный клинок. Экс-рысь стояла на ногах неуверенно и пускала ртом красные пузыри. Остриё клинка её царапало булыжники, Маражина силилась поднять Тёмный меч, но всякий раз шумно вздыхала, выплёвывая кровь. Рядом со Стражницей валялось несметное количество изрубленных мотанок — некоторые шевелились, даже будучи поверженными, тяжело перебирали ручками одежонки и трепыхались, будто сонные осы.

Маражина покачнулась раз, другой, третий… Тяжело осела на мостовую и упала лицом вниз. Вслед ей пал и меч, вывернув из мостовой доску и кривой камень.

— Как такое может быть? — удивился я.

— Предательский удар, — просипела Стражница, плюясь кровью, — в спину.

— Так будет с каждым! С каждым, кто обидит Госпожу Потвору! — торжествующе провопил знакомый голосок.

И перед нами, переступив через груду стекла и мотанок, явилась Гоза Чокар, гистриона из Косполиса^[133].

— Так вот ты где, — не смог сдержаться я. — И уже с ножичком. И цацками обвешалась. И жемчуг ты глянь, сколько! Это же к чистому личику! А на тебе… сурьмы одной полкило, и зубы чёрные вдобавок. Так уже не танцует никто пятьсот лет! В смысле, не красится так, дура!

— Я не слушаю тебя больше. И теперь служу…

— … Двум господам, — едва слышно прошелестела Маражина.

Тут подоспел летучий кот. Немалая тварь, с крыльями в мелкую полоску. Я почесал чудовище за ушком. Кот благодарно хрюкнул и взмыл, завидев крадущихся по небокраю трёх мотанок.

— Ти дав йому найкраще й вiн пробудив мене. Бо це мiй кiт. Був зi мною змалку, — сказал крепыш звучным басом. Гудение шло, как из бочки.

— Вiн хапав за ноги ни просто мурчав? — спросил я.

— Хапав, дряпав, врештi-решт вкусив за п’яту, — сознался парень. — Виявилося, що задовго спав я. Стiлько змiн. Мати як не в coбi. Що ти їй наробив? Крав яблука?

— Й не тiльки, — сознался я. — Вже вiдшкодував.