Дни Крови и Звездного Света

— Удовольствие не поможет мне оставаться невидимой достаточно долго, чтобы на него можно было рассчитывать.

Они не могли прятаться вечно, и им нужна была возможность, при необходимости, невидимыми передвигаться меж их землями, среди химер и серафимов. Они думали над тем, кого привлечь на свою сторону; они были готовы начать. Это был бы очень важный момент, ведь они доверили бы себя тем, кого бы выбрали. И они обговаривали каждого по очереди.

Они также обсуждали, кого убить.

— Волка, — сказал Акива. — До тех пор пока он будет жив, не будет никакой надежды на мир.

Мадригал молчала. Тьяго, мертвый? Она знала, что Акива прав. Тьяго никогда не согласился бы на что-то меньшее, чем смерть врага и, конечно же, она не испытывала к нему любви, чтобы страдать от потери, но убивать его? Раздираемая противоречиями, она играла с подвеской, висящей на ее шее. Он был душой армии, героем, который объединял ее народ. Химеры пойдут за ним куда угодно.

— В этом проблема, — сказала она Акиве.

— Тебе известно об этом так же, как и мне. Как и Иораму, — сказал Акива.

Если было бы возможно, Император был бы куда кровожаднее, чем Тьяго. Так уж случилось, что он к тому же оказался отцом Акивы.

— Ты... ты думаешь, что сможешь сделать это? — спросила Мадригал.

— Убить его? А для чего же я еще, если не для того, чтобы убивать? — в его тоне была горечь. — Я — монстр, которого он сотворил.

— Ты не монстр, — сказала она, привлекая его к себе. Она поглаживала его лоб, который всегда был горячим, как в лихорадке, целуя чернильные линии на его костяшках пальцев, словно она могла простить ему все отнятые жизни, которые они отображали. Они позволяют себе говорить об убийствах и в тишине мечтают, что у них будет мир, в котором можно будет жить, не убивая.

Или, как выяснилось, вместо этого — умереть за него.

Снаружи, Тьяго решил, что услышал достаточно и поджег храм.

Еще перед тем, как почувствовать запах дыма или увидеть отблески огня, Мадригал и Акива встревожились от криков евангелинов. Они ведь даже и не знали, что создания могут кричать. Они отпрыгнули друг от друга, инстинктивно поворачиваясь за оружием, которого рядом не было. Они оставили его на мхе снаружи, вместе со своей сброшенной одеждой.

— Как неосмотрительно, — первое, что сказал Тьяго, когда они выскочили из горящего храма и, обнаружили, что их уже поджидают солдаты. Белый Волк, стоявший чуть спереди в центре, держал ножи Мадригал в виде полумесяцев, по одному в каждой руке. Клинки покачивались взад-вперед, удерживаемые его пальцами. Позади него один из свиты его волков держал мечи Акивы. Он, словно в насмешку, сложил мечи вместе, по правилам Цзин.

За звуком последовал один удар, один такт тишины, а потом начался хаос.

Акива поднял руки, призывая магию. Мадригал так никогда и не узнала, что он собирался сделать, потому что Тьяго к этому уже был готов. Четыре солдата уже выбросили вперед свои ладони, смело встречая ангела хамзасами. Яростная боль ударила по нему. Он пошатнулся, упал на колени, а они встали над ним со своими мечами, кулаками в тяжелых рукавицах и сапожищами. И еще один, с хвостом рептилии, обернутым цепью.

Мадригал попыталась подбежать к нему, но ее ударом в живот остановил Тьяго. Удар был такой силы, что она приподнялась над землей. В этот момент невесомости, без возможности вздохнуть, она не понимала, где верх, а где низ. А потом она упала на землю. Все кости коробило. Кровь, поднявшаяся из горла, заполнила рот и нос.

Кашляя, задыхаясь, испытывая слабость. Боль. Боль и кровь. Она откашлялась, чтобы перевести дыхание. Обнаженная, она свернулась в клубок от боли. А над головой: дым, горящие деревья и Тьяго. Он смотрел на нее сверху, губы скривились в оскале.

— Мерзость, — прорычал он тоном, полным отвращения. — Предательница, — а потом, самое гнусное. — Любовница Ангела.

В его глазах она видела жажду убийства и думала, что умрет прямо там, на мхе. Где-то глубоко, Тьяго был сломлен. За его убийственное, дикое веселье в бою, его порой называли Берсеркером; его фирменным знаком было то, что он зубами разрывал глотки. Сердить его было очень опасно, и Мадригал вздрогнула от удара, которого не последовало.

Тьяго отвернулся.

Может быть, он хотел заставить ее смотреть. А, может, это был просто основной инстинкт альфы — уничтожить соперника. Уничтожить Акиву.

Там было так много крови.

Воспоминания были мрачными, смешанными с удушающим дымом и криками птиц, зажариваемых заживо. Хотя это были воспоминания не Кару, а Мадригал, они все же были ее воспоминаниями, поднимающимися из глубин ее памяти. Она помнила все: Акива, лежащий на земле; его кровь, бегущая священным потоком; и Тьяго, с дикими глазами, зловеще спокойный и абсолютно молчаливый, наносящий по телу ангела удар за ударом. Его лицо, его белые волосы, на которых сверкали капельки крови.