Дни Крови и Звездного Света

Небо было голубым, как бывает весной, а горы чистыми. Первозданными. Здесь и там дым все еще поднимался столбами. С этой высокой скалы мир казался кружевом из вершин деревьев и лугов. Рукава рек в солнечных лучах казались венами из чистого света, своими изгибами обрисовывающими контуры холмов. Горы и небо, дерево и речные потоки. А еще искры от крыльев, когда эскадрильи Доминиона двигались с места на место, разнося огонь. Но там было сыро, все заросло папоротником: пелена тумана и водопады. Его нелегко будет сжечь.

В подобном месте, с таким видом, сложно было представить и принять то, что произошло здесь сегодня. Кровавые мазки.

Их было так много. Стервятники могли учуять кровь за многие мили отсюда. Судя по их количеству (и по их рвению, когда они нарезали свои привычные спирали), сегодня в воздухе их было очень много.

— А там наши птички, — сказал Акива.

Азаилу было понятно, о чем он.

— Уверен, кому-нибудь удалось спастись, — сказал он. Прошло время прежде, чем Акива понял, что он сказал это в присутствии Лираз. Она смотрела на них. Он же ждал, что она что-то скажет, но Лираз просто отвернулась и посмотрела на вершины.

— Поговаривают, что ты там летать не можешь, — сказала она. — Ветер очень силен. Только штормовики на это способны.

— Мне интересно, что же по другую сторону, — сказал Азаил.

— Может быть, та сторона — это зеркало этой и по ту стороны серафимы загнали своих химер в туннели. Они встретятся где-то посередине, в темноте и поймут, что безопасного места не существует во всем мире. И нет счастливого конца.

— Или, — выпалил Азаил рьяно, — может быть, по ту сторону нет никаких серафимов. И есть счастливый конец. Не для нас.

Она резко отвернулась от вершин. Ее любопытный тон стал жестким:

— Ты не хочешь, чтобы мы существовали, да? — взгляд ее метался от одного к другому. — Думаете, я этого не замечаю?

Азаил, поджав губы, взглянул на Акиву:

— Я все-таки хочу, чтобы мы существовали, — сказал он.

— Так же как и я, — сказал Акива. — Всегда хотел.

Его мысли опять вернулись в то небо в другом мире, когда он остановил их, преследующих Кару, чтобы заставить себя сказать им (наконец-то) правду. Сказать, что он полюбил химеру, мечтал о другой жизни. Он рискнул и поставил на то, что его сестра нечто большее, чем просто оружие Императора. Что, если она и не примет мысль о возможной гармонии, то не отвернется от него. Неужели он думал, что был единственным, кто устал от смертей? Посмотри на Азаила. А сколько еще таких же?

— Но лишь лучшие из нас.

— Лучшие из нас? — спросила Лираз. — Посмотри на нас, Акива, — она подняла свою руку, чтобы продемонстрировать татуировку: — Мы не можем притворяться. Мы отмечены тем, что сотворили.

— Лишь убийства. Ни одной метки во имя милосердия.

— Даже, если бы и была, я не стала бы ее носить, — сказала она. Акива встретился с ней взглядом и увидел в ее глазах нечто, похожее на муку.

— Стоит только начать, Лир. Милосердие порождает милосердие так же, как насилие порождает насилие. Мы не можем требовать от вселенной, быть лучше нас.

— Нет, — тихо сказала она. На мгновение ему показалось, что она продолжит, пойдет дальше, потребует от него раскрыть тайну. Признаться ей? Но она повернулась и лишь сказал: — Давайте-ка убираться отсюда. Там куча горящих тел и я не хочу нюхать их вонь.

Зири смотрел на пламя. Сам он находился на вершине гребня в безопасном укрытии деревьев.

Безопасность. Это слово звучало абсурдно. Не было никакой безопасности. Ангелы могут весь мир спалить в огне и покончить с этим. Все, что он за последние месяцы видел, лишь пожары. Крестьянские фермы, целые реки, пропитанные горючими веществами. Бегущие дети, мечущиеся и кричащие — в огне — до тех пор, пока еще могут бежать и кричать. А вот теперь и друзья.

Он так яростно сжал нож, что, казалось, его пальцы могут уничтожить кожу на рукояти до стали. А потом и саму сталь. «Безопасность», — снова подумал он. Это было больше, чем абсурд, это было кощунство. Это был своего рода наказ в этом задании: оставаться в безопасности.

Белирос приказал ему прятаться.

В каждой битве должен быть кто-то, кто схоронился, кто в подобных случаях соберет души убитых. Это была честь, глубочайшее доверие — держать в руках бессмертие своих товарищей. Но это была и пытка.

«Везунчик Зири», — с горечью подумал он. Он знал, почему Белирос выбрал именно его. Для солдата было такой редкостью сохранить свое истинное тело; командир лишь дал ему шанс сохранить его подольше. Будто бы Зири до этого было дело. Куда хуже было одному остаться в живых. Он должен был смотреть на эту резню и не иметь возможности сделать хоть что-нибудь. Даже мальчишка Дашнаг вступил в схватку (и весьма неплохо), но не Зири, несмотря на то, что и тело, и разум рвались в бой.