Дни одиночества

Как только я положила трубку, идея поразить его шаткостью нашего положения и беспорядком в квартире перестала казаться мне такой уж привлекательной. Я на совесть убрала все комнаты, приняла душ, высушила волосы, а затем, не удовлетворенная результатом, снова вымыла голову. Тщательно накрасившись, я надела легкое летнее платье, которое мне подарил Марио и которое ему нравилось. Я привела в порядок руки и ноги… особенно ноги, потому что я стеснялась их, они казались мне какими‐то шершавыми. Я продумала каждую мелочь. Я даже заглянула в блокнот – и с досадой обнаружила, что у меня вот-вот начнутся месячные. Хорошо бы им задержаться!

Когда дети вернулись из школы, они раскрыли рты от удивления. Илария сказала:

– Какое все чистое, и ты тоже. Ты такая красивая!

Однако их радость быстро улетучилась. Они настолько привыкли к беспорядку, что возвращение к былому укладу обоих насторожило. Мне с трудом удалось уговорить их пойти в душ и вымыться, как перед праздником. Я сказала им:

– Вечером придет ваш отец – давайте сделаем так, чтобы он больше не уходил.

Илария объявила, словно бы угрожая:

– Я все ему расскажу про шишку.

– Да рассказывай, что хочешь.

Джанни спросил взволнованно:

– А можно я скажу ему, что после его ухода я все время делаю ошибки в домашке и мне ставят плохие отметки?

– Конечно, – поддержала его я, – вы можете рассказать ему абсолютно все. Расскажите, как он вам нужен, попросите его сделать выбор: вы или та новая женщина!

Ближе к вечеру я опять приняла душ и накрасилась; я все больше нервничала и только и делала, что кричала из ванной на детей, которые носились по квартире и разбрасывали повсюду свои вещи. Чувствуя себя препаршиво, я думала: господи, весь подбородок и лоб в прыщах – ну почему мне вечно не везет?

Тут мне пришло в голову надеть сережки, принадлежавшие еще бабушке Марио, – она ими очень дорожила, да и его мать проносила их всю свою жизнь.

Это была очень ценная вещь; за пятнадцать лет муж позволил мне надеть их один-единственный раз – на свадьбу его брата, но даже тогда решение далось ему с превеликим трудом. Он относился к серьгам так ревностно не потому, что опасался, что я их потеряю или их украдут, и не потому, что был жаден. Я думаю, он боялся, увидев на мне это украшение, утратить некие свои детские или подростковые фантазии и воспоминания.

И я решила раз и навсегда дать ему понять, что я и есть воплощение его фантазий. Я взглянула на себя в зеркало: несмотря на синяки под глазами и желтоватый цвет лица – тут даже тональный крем оказался бессилен, – я все еще была красива, точнее сказать, очень хотела быть красивой любой ценой. Мне недоставало лишь уверенности. Моя кожа не потеряла упругости. Я не выглядела на свои тридцать восемь. Если я сумею скрыть от себя самой, что из меня высосали все соки, подобно тому как на операционном столе из человека откачивают кровь, слюну и слизь, возможно, мне удастся обмануть и Марио.

Внезапно у меня резко испортилось самочувствие. Веки отяжелели, поясница заныла, к глазам подступили слезы. Заглянув в трусы, я увидела на них пятна крови. Я так громко выругалась на своем родном диалекте, что испугалась, как бы меня не услышали дети. Я снова приняла душ и переоделась. Наконец в дверь позвонили.

Это меня взбесило: хозяин повел себя как чужак, решил не пользоваться своими ключами – вероятно, хотел подчеркнуть, что явился сюда как гость. Первым, радостно лая и свесив набок язык, к входной двери огромными прыжками кинулся Отто. За ним поспешал Джанни; он открыл дверь и застыл на пороге. За спиной брата, хихикая и блестя глазами, пряталась Илария. Я же осталась стоять в коридоре, неподалеку от кухни.

Марио вошел, нагруженный пакетами. Я не видела его ровно тридцать четыре дня. Он казался помолодевшим, ухоженным, даже отдохнувшим. У меня так сильно свело желудок, что я едва не потеряла сознание. Ничто в его облике не говорило о том, что ему нас не хватает. В то время как я несла на себе – я это поняла по его испуганному взгляду – все тяготы расставания, он не мог скрыть своего довольства жизнью, а быть может, и счастья.