Дни Савелия

Тут по усам моим побежали разноцветные всполохи. Внутри все запульсировало и забилось. Кровь стала горячей. В голове застучало. Хотелось бежать, но бежать было некуда. В пасти пересохло. Я не знал, что мне сделать, чтобы это прошло. Эти прибои шли нахлестом, один сильнее и значительнее другого. Мне стало страшно. Это было похоже на багрово-желтое мерцание в кратере вулкана. Река заволновалась. Я пригляделся: поверхность воды была сплошь вымощена кошачьими мордами разных полов, пород и размеров. Они все что-то говорили, косясь друг на друга. Слов их я разобрать не мог. Я летел с бешеной скоростью над водой, до меня долетали отдельные слова, ропот, шипение. Коты и кошки внизу шептались и пересмеивались. Я летел так низко, что мог коснуться их усов и от брызг весь стал мокрый. Я не знал, куда я несусь, — на горизонте ничего не появлялось. Я хотел позвать маму, но дыхание перехватило. Потом волны как будто успокоились. Наступал штиль. Кратер внутри затухал. Волны разгладились, вода стала прозрачной. Вместе с этим уходил и страх. В области живота что-то распускалось, и медленно поднимались вверх ароматные, нежные флюиды. Стало тепло и хорошо, легко и спокойно, как тогда, давным-давно, в коробке из-под бананов Chiquita, в моей милой колыбели. Не знаю, как это объяснить, но все вокруг исполнилось какой-то волшебной, неизъяснимой женственности. Меня захватила блаженная нега. Все было пропитано неизвестной мне великой кошкой. В ней (о, я и сам того не знал!) были сосредоточены все мои чаяния и надежды; к ней вели мои стези и тропы; она незримо вела меня, раскидывая по дороге свои смарагды, рубины и топазы, чтобы я не сбился с пути. И уж конечно, в воздухе играло мое любимое allegro из концерта L’amoroso. Я чувствовал невероятный приток сил. Энергия разливалась по моему телу, сообщалась с каждым волоском, с каждым усом и как будто струилась из моего единственного глаза. Я шел по пустыне. Я был из стекла. Песчинки со звоном стукались о мои прозрачные стенки. Вдруг посреди пустыни возник рояль. Положив локти на его деку, стоял мой тезка Савва Морозов. На нем был фрак, и в руках он держал хризантему, от которой отрывал по лепестку. Потом посмотрел на меня исподлобья и сказал: «А сестренка тоже недурна, недурна…» — и запрыгал к окну, которое я не сразу приметил. Причем ноги он умудрялся по-кошачьи ставить впереди головы, а хвост его был убран в дополнительный рукав.