До самого рая

Несколько секунд я сидела неподвижно. Потом встала, вышла из-за стола, пошла в спальню, закрыла дверь и легла на кровать. Наступила тишина, и я слышала, как отодвинулся стул моего мужа, как он начал мыть посуду, как играло радио, а потом он вошел в комнату, и я притворилась спящей. Я слышала, как он сел на свою кровать, и ждала, что он заговорит со мной. Но он не заговорил, и вскоре по его дыханию я поняла, что он уснул.

Естественно, мне приходило в голову, что Дэвид может быть осведомителем. Но если это так, то осведомитель из него был плохой, потому что те вели себя тихо и старались остаться незаметными, а он не был ни тихим, ни незаметным. Впрочем, думала я и о том, что это обманный ход: само его несоответствие этой роли повышало вероятность, что он как раз таки осведомитель. Но вот что любопытно: осведомители были настолько тихими и незаметными, что обычно люди догадывались, кто они, – пусть не сразу, но со временем. Было в них нечто особенное – дедушка называл это безжизненностью. Но в конце концов я решила, что главная причина, по которой Дэвид все-таки не может быть осведомителем, – это я сама. Кто мог бы заинтересоваться мной? Какие у меня были секреты? Все знали, кто мои дедушка и отец; все знали, что с ними случилось; все знали, за что их осудили, а в случае дедушки – как приговор был отменен, хотя и слишком поздно. Единственным неправильным поступком, который я совершила, была слежка за мужем, но вряд ли за такое преступление ко мне полагалось приставить осведомителя.

Но если Дэвид никак не мог быть осведомителем, тогда почему он проводил время со мной? Люди никогда не выражали желания со мной общаться. Когда я оправилась от болезни, дедушка стал водить меня на занятия со сверстниками. Родители сидели на специально предназначенных для них стульях, а дети играли. Но после нескольких таких занятий мы перестали туда ходить. В этом не было ничего страшного, потому что я всегда могла играть, разговаривать и проводить время с дедушкой – а потом это кончилось.

Я лежала в кровати, слушая дыхание мужа и думая о его словах, и гадала: вдруг я на самом деле не та, за кого себя принимаю? Я знала, что я скучная, что со мной неинтересно, что я часто не понимаю людей. Но может быть, я изменилась, даже не подозревая об этом. Может быть, я уже не та, кем себя считаю.

Я встала и пошла в ванную. Над раковиной висело маленькое зеркало, которое можно было наклонить, чтобы увидеть себя целиком. Я разделась, осмотрела свое отражение и поняла, что совсем не изменилась. Я была все той же: толстые ноги, жидкие волосы, маленькие глаза. Все во мне осталось прежним; я была точно такой, какой всегда себя представляла.

Я оделась, выключила свет и вернулась в спальню. И тут мне стало очень нехорошо, потому что муж прав – странно, что Дэвид вообще разговаривает со мной. Я, в отличие от него, никто.

Ты не никто, котенок, сказал бы дедушка.

Ты моя внучка.

Но вот что еще более странно: мне было все равно, почему Дэвид решил стать моим другом. Я просто хотела, чтобы он оставался моим другом. И я подумала: не важно, что у него на уме, это ничего не изменит. А еще я поняла, что чем раньше лягу спать, тем скорее наступит воскресенье, а за ним понедельник и вторник, и с каждым прошедшим днем я буду все ближе к тому, чтобы увидеть его снова. И именно эта мысль заставила меня закрыть глаза и наконец заснуть.

Я уже давно не рассказывала, что происходило в лаборатории.

Дело в том, что дружба с Дэвидом поглотила все мое внимание и у меня почти не оставалось ни времени, ни желания подслушивать кандидатов. Кроме того, необходимость держаться незаметно отпала, потому что научные сотрудники начали обсуждать происходящее открыто, хотя и не должны были. Конечно, узнать подробности было нелегко – и в любом случае я мало что поняла бы, – но было похоже, что появился новый вирус и что, согласно прогнозам, он смертельно опасен. Больше я ничего не знала. То есть я знала, что вирус обнаружен где-то в Южной Америке и большинство ученых подозревают, что он распространяется воздушно-капельным путем и, вероятно, вызывает геморрагическую лихорадку, а также может передаваться через биологические жидкости. Это было хуже всего: мы были плохо подготовлены к борьбе с такими вирусами, потому что очень много средств выделялось на изучение респираторных заболеваний – именно их чаще всего пытались предотвратить. Но больше я ничего не знала, потому что ученые, как мне казалось, тоже больше ничего не знали: ни степени заразности нового вируса, ни длительности инкубационного периода, ни частоты смертельных исходов. Я даже сомневаюсь, что они знали, сколько людей уже погибло. Очень плохо, что все началось в Южной Америке, потому что Южная Америка всегда предоставляла очень мало информации об исследованиях и инфекциях на своей территории, а во время последней вспышки Пекину пришлось пригрозить им суровыми санкциями, чтобы заставить их сотрудничать.