До седьмого колена

Константин Сергеевич Кудиев, более известный в определенных кругах как Кастет, опустил дымящийся пистолет, посмотрел на него с некоторым недоумением и с отвращением швырнул на стол. Лицо у него онемело, в горле саднило от бешеного, истерического вопля, отголоски которого все еще звенели у него в ушах, руки тряслись, и во всем теле ощущалась знакомая легкость, испытываемая им каждый раз после таких вот припадков неконтролируемого бешенства. В звенящей пустоте ленивой глубоководной рыбиной проплыла заманчивая мысль о самоубийстве, но даже этой возможности у него сейчас не было: затвор лежавшего на столе семнадцатизарядного «глока» заклинился в крайнем заднем положении, из чего следовало, что обойма пуста. Запасной обоймы у Кастета не было; он подумал, что если так пойдет и дальше, то стреляться ему не придется – очень скоро вокруг станет не протолкнуться от желающих оказать ему эту мелкую услугу, – и с трудом сдержал истерический смешок.

Он провел по лицу трясущейся ладонью, вместе с испариной стирая с него остатки зверского выражения. В воздухе висела отвратительная вонь; пахло сыростью, неисправной канализацией, паленым мясом и шерстью, пороховой гарью и человеческими экскрементами. Кастет посмотрел на то, что лежало в углу, и его замутило.

– Готов, что ли? – спросил он, и собственный голос напомнил ему хриплое карканье сидящей на суку вороны.

– Семнадцать патронов, Сергеич, – сдержанно напомнил один из быков. Рожа у него была нарочито каменная. – И ни одного мимо.

– Сам знаю, – проворчал Кастет. – А, плевать, все равно толку с него было как с козла молока! Черт, что за вонь? Обгадился он, что ли?

– Ну так, Сергеич, – философски заметил другой бык, – странно было бы, если б не обгадился. На его месте...

– Мне и на моем хорошо, – резко оборвал его Кастет, мимоходом подумав, что его собственные перспективы выглядят ничуть не более радужно, чем перспективы лежавшего в углу и медленно остывавшего изуродованного, кровавого, испачканного землей и собственным калом куска мертвого мяса, еще минуту назад бывшего человеком. – Уберите эту падаль!

Старательно сохраняя на тупых мускулистых мордах индифферентное, отсутствующее выражение, быки принялись за работу. Кастет не стал на это смотреть. Он повернулся спиной и пошел прочь из подвала, слыша, как позади шуршит разворачиваемая полиэтиленовая пленка. Под каблуком у него что-то хрустнуло; опустив глаза, он увидел раздавленные очки с мощными линзами, и его снова передернуло.

Проклятый очкарик умер, так ничего и не сказав. Кастет понимал, что это произошло не из-за какого-то там героизма, а просто потому, что сказать очкарику было нечего: похоже, он действительно ничего не знал. Пожалуй, брать его из офиса и привозить сюда тоже не стоило; это была просто попытка преодолеть препятствие с наскока, нахрапом; по большому счету, то была очередная ошибка в длинном ряду других ошибок, совершенных ими всеми с начала этого несчастливого года.

«Год Обезьяны, – думал Кастет, медленно поднимаясь из подвала по стертым, заваленным каким-то почерневшим, гниющим мусором кирпичным ступенькам. – Пропади он пропадом! Недаром перед его наступлением нас пугали гримасами, которые корчит обезьяна... Чертова макака! Поймать бы ее – яйца бы ей оторвал своими руками, не побрезговал бы...»

Он закурил трясущимися руками и вышел во двор. Заваленная хламом территория заброшенного кирпичного завода была пуста и безлюдна; из открытых ворот соседнего цеха выглядывала запыленная корма джипа. Небо хмурилось, собирался дождь. Кастет стоял под серым небом на заваленной грудами битого кирпича и ржавеющего металлолома, поросшей чахлым бурьяном глинистой земле, курил и пытался придумать, как быть дальше.

Позади заскрипела под чьими-то тяжелыми шагами кирпичная крошка. Кастет обернулся и увидел одного из своих быков. Бык подошел к нему и отдал пистолет, протянув его рукояткой вперед.

– Твой «глок», Сергеич, – сказал он.

– Ты что, совсем баран?! – набросился на него Кастет. – Что ты мне суешь? В задницу себе засунь! Под статью меня хочешь подвести? Убери вместе с падалью!

Бык опустил пистолет в просторный карман пиджака. Он мялся, медля уходить, и Кастет понял, что у него на уме, раньше, чем бык открыл рот.

– Дрянь дело, Сергеич, – сказал бык. – Толпа свидетелей. Все видели, как мы его со студии увозили.

– Знаю, – отрывисто бросил Кастет. – Потеряться вам надо. Заканчивайте с этим и делайте ноги. Алиби вам пацаны обеспечат, я позвоню.

– Насчет алиби мы и сами подсуетимся, – сказал бык. – Да нас и не вычислят. А сам-то ты как?

– Не знаю, – не подумав, брякнул Кастет и тут же поправился: – Не твоя забота. Разберусь как-нибудь. Заканчивайте здесь, а у меня дела.