До свидания, Рим

Обычно, подходя к дому, мы слышали мамин голос задолго до того, как видели ее саму. Держа в руке зажженную сигарету, она перевешивалась через перила узкой террасы, где мы выращивали зелень и помидоры, и громко звала меня по имени:

– Серафина… Серафина… Се-ра-фи-на!

My Destiny[5]

Статью о Марио Ланца я вырезала из журнала и спрятала в коробку, где хранила свои вещи – ничего особенного, только красный шарф (уж больно мне не хотелось, чтобы он попал Кармеле в руки), золотую цепочку с образком – подарок на крестины – и несколько открыток от мамы на день рождения. Все остальное у нас было общее. Одежду, из которой я вырастала, донашивали сестры. Туфли тоже, если, конечно, я не успевала их сильно стоптать. Моя старая кукла теперь перешла к Розалине, как и розовые ленты для волос.

Я не хотела, чтобы другие прикасались к фотографии из «Конфиденце». Мне нравилось смотреть на нее: Марио Ланца держал за руки дочерей – двух симпатичных девочек в опрятных белых свитерах и жакетах на пуговицах, блестящих кожаных туфельках и коротких носочках. Из подписи под фотографией я узнала, что младшую зовут Элиза. Она стояла, застенчиво опустив кудрявую головку. Старшая, Коллин, была выше ростом и казалась увереннее в себе.

Интересно, каково это, когда папа с гордостью смотрит на тебя и крепко сжимает твою руку? Даже если mamma знала, кем были наши отцы, нам она не рассказывала. Думаю, она и сама понятия не имела. Через ее жизнь прошло много мужчин, и ни один не стал для нее чем-то большим, чем просто источником денег.

Домой mamma мужчин не приводила: наверное, снимала где-нибудь комнату или номер в отеле – я так никогда и не решилась спросить. В то время я знала еще слишком мало и нисколько не стыдилась того, чем она занималась. Я считала ее ремесло вполне обычным – оно кормило нас обеих во время войны, когда многие семьи жили впроголодь. Благодаря ему мама не прекращала следить за собой, пока другие женщины увядали и опускались. Они с подругами носили золотые серьги и туфли на высоких каблуках, их губы оставляли на бокалах следы помады, а от тел исходил аромат acqua di Colonia[6] и духов «Л’эрдютан». О том, куда они шли каждую ночь после посиделок в баре на углу, говорить было не принято.

Кармела родилась во время войны. Кожа у нее была светлее, чем у меня, и ей нравилось думать, будто ее отец – американский солдат. Зато Розалина выглядела как настоящая итальянка – шоколадные глаза и смуглая кожа, которая летом покрывалась темным загаром. Помню, в какое отчаяние пришла mamma, когда забеременела в третий раз и поняла, что платья скоро станут ей малы, а денег снова не будет хватать.

Кем бы ни был мой отец, думаю, они с мамой выросли в одном городе. Mamma родилась на равнинах у подножия Везувия, где ее отец работал каменотесом. Еще совсем молодой она сбежала в Рим и теперь редко рассказывала о своей жизни до Трастевере. Но по некоторым признакам я догадывалась, что ее семья жила бедно: mamma терпеть не могла дешевое жесткое мясо, которое приходилось варить часами, залатанную одежду, посуду с отколотыми краями и подержанные вещи. Она любила все новое и блестящее, любила находить поводы для радости.

Расспросы об отцах никогда ни к чему не приводили. Больше всего хотелось узнать правду Кармеле. Ее восхищало все американское: музыка, актеры, даже туристы, которых мы видели на улицах.

– Когда-нибудь я обязательно найду своего папу, – любила повторять она.

– И где же ты станешь искать? – спрашивала я. – Ты ведь даже не знаешь, как его зовут.

– Ну, имя выпытаю у мамы.

– А вдруг у него есть другая семья и он знать тебя не захочет?

В ответ Кармела только пожимала плечами.

– Зачем беспокоиться об этом сейчас? Для начала его надо просто найти.

Раньше я не понимала, почему Кармела мечтает об отце. Разве я не счастлива и так, без него? Но увидев фотографию в «Конфиденце», я поняла, какой должна быть настоящая семья: все нарядно одеты и улыбаются, а родители держат детей за руки: Бетти – мальчиков, Марио – девочек.

– Пожалуй, мне тоже хочется найти своего папу, – призналась я Кармеле.

Мы сидели, прислонившись к перилам крошечной террасы, и грелись в лучах вечернего солнца. Кармела красила ногти ярко-красным лаком, который без спросу взяла с маминого туалетного столика.

– Как думаешь, какой он?

Я закрыла глаза и попробовала нарисовать портрет мужчины с серо-зелеными глазами, который идет по улице рядом с мамой. Но лицо мужчины расплывалось, и я никак не могла представить, что он держит меня за руку.

– Не знаю, – ответила я наконец.

Кармела попыталась помочь:

– Ты красивая, значит, он тоже симпатичный. И высокий – ты ведь пошла не в маму. Ну как? Видишь его?

– Почти… нет, не вижу.

Мужчина почему-то превратился в Марио Ланца, а уж он-то никак не мог быть моим отцом.

Кармела приподняла руки, чтобы не смазать лак.

– Красивый цвет, – довольно сказала она.

– Тебе все равно придется снять лак, пока mamma не заметила.

– Посмотрим.

– Она разозлится, если узнает, что ты переводишь ее косметику.