Добрая Старая Англия

Зато теперь обеспокоилась сторона обвинения. Хотя закон и запрещал забивать детей до смерти, но просто бить их, а уж тем более таких распущенных, было в порядке вещей. Кроме того, Мария Кучера намекнула, что дети занимались онанизмом, причем именно Анна их этому научила. Онанизм был извечным викторианским кошмаром, ибо противоречил образу ангелоподобного ребенка, абсолютно невинного и безыскусного. Ну а если ребенок занимается онанизмом – это уже не ребенок, а маленькое чудовище. Таким образом, прокурору нужно было не только доказать, что мачеха убила Анну, но спасти репутацию девочки, хоть и посмертно. Поэтому в суд пригласили монахинь, работавших в больнице, где некоторое время проходила лечение Анна – вероятно, от туберкулеза. Вместе с сестрами в суд явилась и графиня Фрици Маршалл, курировавшая больницу. После выздоровления девочки, она приглашала ее погостить в своем имении. Эти свидетельницы должны были описать характер Анны. Монахини показали, что Анна была девочкой умной, но непослушной. Графиня Фрици Маршалл тоже нелестно отзывалась о ее поведении, но добавила, что хотя девочка не реагировала на строгие наказания, лаской и терпением от нее можно было всего добиться. По словам свидетельницы, девочка очень любила свою мачеху и не могла дождаться, когда же ее выпишут из больницы, чтобы они могли вновь увидеться. Но к ужасу обвинения, графиня так же подтвердила, что девочка употребляла непристойные выражения и вообще "была развита не по годам." Зато защита ликовала, ведь слово аристократки дорого стоит.

Тогда прокурор пригласил в суд учителей Анны, которые сообщили, что в школе она вела себя примерно. Причем получала отличные оценки не только по поведению, но и по урокам Закона Божьего. И уж точно не производила впечатление пьяной малолетней проститутки. Появилась в суде и Жозефина Фелцман, которая отрицала, что когда либо развращала детей или поила их алкоголем. На третий и последний день судебных разбирательств, решено было пригласить в зал суда самих детей – на этом настояли присяжные. Стороне обвинения их присутствие тоже было на руку. К этому моменту стало ясно, что посадить Рудольфа Кучеру уже не удастся, слишком мало против него улик, поэтому прокурор сосредоточился на том, чтобы повесить Марию. По его расчету, дети дали бы показания в пользу отца, тем самым приговорив мачеху. Что, собственно, и произошло.

Дети пришли в суд в сопровождении опекуна, который подтвердил их честность и порядочность. Он даже устраивал им проверки, доверяя небольшие суммы денег, но дети ничего не украли и вообще вели себя идеально. Мальчики заявили, что отец бил их лишь тогда, когда на них жаловалась мачеха, но издевалась над ними именно она. А когда рассказ дошел до той ночи, когда погибла Анна, по словам Рихарда Кучеры, все произошло иначе. В ту ночь Мария Кучера сама влила в рот девочки алкоголь, потом засунула ее в ледяную ванну, а после велела Эмилю зажать ей рот, чтобы та поскорее умерла. Его слова подтвердил и сам Эмиль. Разумеется, Мария Кучера отрицала это обвинение, но именно упоминание о ледяной ванне и стало ключевой уликой. Если Рудольф Кучера уже выкупал Анну тем вечером, зачем было купать ее вторично? Таким образом, врачи сошлись во мнении, что именно ледяная вода, вкупе с побоями, и подорвала и без того слабое здоровье девочки. Марию Кучеру приговорили к смертной казни, в то время как ее муж был полностью оправдан. Приговор был зачитан под ликование присяжных. И дело Кучеры, и дело Хуммелей свидетельствуют о том, что австрийское правосудие сурово наказывало детоубийц, правда, предварительно позволив им стать детоубийцами.

Источник информации: Larry Wolff, "Postcards from the End of the World"

Опять про домашнее насилие в 19м веке. На этот раз немного о правовом положении детей в России во времена Достоевского на примере "дела Кроненберга."

В письме Достоевского к его жене, Анне Григорьевне Достоевской, от 23 июля 1873 года есть следующие строки:

"Сегодня, с воскресения на понедельник, видел во сне,

что Лиля [его дочь] сиротка и попала к какой-то мучительнице,

и та ее засекла розгами, большими, солдатскими, так что я

уже застал ее на последнем издыхании, и она все говорила:

Мамочка, мамочка! От этого сна я сегодня чуть с ума не сойду."