Добро пожаловать в ад

     - Жарко, - ответил он и облизнул губы языком. Его лицо было мокрым от пота.

     - Все будет хорошо, - сказал я. - Постарайся меньше думать. Просто делай то, что должен делать.

     Было невозможно объяснить необстрелянному солдату, что такое война. Об этом можно узнать только пытаясь выжить в бою.

     После отдыха мы двинулись дальше. попали в густые заросли и шли очень медленно. Ребята действовали отлично. Они знали, что делают, пока вокруг было все тихо.

     Жара стояла невыносимая. Даже в тени нельзя было найти прохлады. отдохнув немного на склоне, мы стали спускаться к ручью на восток. Бойцы шли молча.

     Пройдя через невысокий хребет, мы попали в долину, поросшую густым лесом. Русло высохшего ручья пересекало ее поперек. Я пошел со своей группой вдоль отмели направо, а Велихов - налево.

     Я поскользнулся и упал, больно ударив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и долго тер больное место. Не повезло. Еще предстояло идти несколько часов.

     На краю склона остановились и прислушались. Выдохнув и задержав дыхание, я поначалу слышал только стук собственного сердца. Потом стал различать шорохи листьев. я не видел природы, для меня существовала только местность, пригодная для атаки или обороны.

     На втором перевале через сопку тропинка разделилась на две. Одна пошла вправо, другая - вверх по склону. Первая показалась малохоженной. Мы двинулись по второй.

     Солнце слепило глаза и щеки начали болеть от непрерывного прищуривания. Мы поднимались по склону холма. Деревья поредели, сменились кустарником. Шли осторожно, останавливаясь и осматривая местность впереди.

     Чем дальше продвигались, тем хуже становилась тропа. Долина сузилась и стала походить на ущелье. Приходилось карабкаться на крутой склон и хвататься руками за корни деревьев. От жесткой почвы под ногами у меня начали болеть подошвы ступней.

     Мы шли через заросли горелого леса. Это было очень сложно.   Стволы деревьев с заостренными сучками лежали на земле в беспорядке. В густой траве их не было видно, и поэтому солдаты часто спотыкались и падали. Сучья рвали одежду, царапали руки.

     Вернулась разведгруппа. Мы попали в овраги.

     - Пройти невозможно, - сказал Лагутин.

     - Невесело, - ответил я.

     - Лучше вернуться. Здесь пахнет засадой.

     Мы разделились на две группы. И когда одна пересекала открытое пространство, другая обеспечивала прикрытие.

     Когда вышли из зоны поиска, с меня спало напряжение ожидания встречи с боевиками. Я двигался автоматически и ненавидел своих бойцов за то, что они были моложе и выносливее меня.

     Когда подошли к блок-посту, солдаты начали вдруг хохотать. Все. Без всякой причины. У меня усталость сковала все мышцы тела, вызывая чувство безразличия к происходящему.

     Через час мы пришли в расположение третьего батальона и после короткого отдыха двинулись по узкой тропе, ведущей к первому батальону.

                                              7

    Я спал чутким, беспокойным сном и был весь в поту. Я чувствовал себя скверно. нервы были настолько напряжены, что когда кто-то вошел в палатку, я сразу решил: пора воевать. Но это оказался вызов на инструктивное совещание.

      Меня ожидал плохой день. Ошибиться было невозможно. Все дни были плохие.

     В Чечне оказалось совсем не так, как я ожидал или хотел. Ведь если бы здесь было уютно и красиво, меня бы сюда не послали. Оставалось только не унывать и улыбаться. Будь в Чечне красиво и уютно, сюда бы приезжали те, кто делает политику.

     Я не выслуживался, не лебезил перед непосредственным начальником и не требовал длительного артиллерийского обстрела, перед тем, как начать зачистку какого-нибудь села.

     В 9.00 начали движение колонны бензовозов, заправщиков, которую мы сопровождали до Артын-Юрта. До места доехали без приключений в 12.00. Через 30 минут повернули обратно в полк.

     Первыми шли два танка, за ними БТРы. Не доезжая 5-6 километров до Нишара, первый танк подорвался. Были повреждены катки. Сразу после взрыва мы были обстреляны из "зеленки" с расстояния один километр. Обстрел начался неожиданно, но через 20 минут все кончилось. Танкисты с подорванного танка были сильно контужены и с трудом понимали, когда к ним обращались. Механик-водитель пострадал больше всех. Фугасом у него были раздроблены ноги.   Поврежденный танк подцепили к другому, поврежденную гусеницу - к БТРу и двинулись дальше.

     Когда мы проезжали мимо одного из сел, я услышал очередь, раздавшуюся за спиной и обернулся:

     - Кто стрелял?

     - Я, - ответил Слепцов, еще держа автомат у плеча.

     - Здесь нет боевиков, - сказал я.

     - Как будто мы воюем только с боевиками, - ответил сержант.

     Я чувствовал, что должен возразить, но так и не смог найти нужные слова.

     Солдаты уже не делали различия между боевиками и мирным населением, потому что их невозможно было отличить друг от друга.

     Часто в федеральные войска стреляли из вполне мирных сел и никто не мог понять, чьи это выстрелы. Приходилось сжигать дома, из которых, как мы предполагали, стреляли "чехи". Иногда там находилось несколько жителей.

     - Убивайте их, - говорил лейтенант Одинцов. - Я не хочу, чтобы кто-нибудь остался живым.