Добро пожаловать в город!

Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру. Бросившись на кровать, она зарыдала.

— Майами, Флорида… — слышались ее рыдания, — Майами, Флорида…

Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.

— Я танцевала в «Золотом роге» в Майами, штат Флорида, — плача, рассказывала она. — Турецкий ночной клуб, очень дорогой.

— Почему же вы плачете, дорогая? — Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово — «дорогая».

— Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — Эндерс нежно держал ее за руку.

— Это произошло в январе тридцать шестого. — Голос мисс Зелинка сильно дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее всяких надежд, разбила ей сердце, — таким бывает отзвук, когда рассказывают о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не помнит. — Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танца — задний мостик. Был там один лысый тип… Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза станкостроителей, — в клубе постоянно толклись участники этого конгресса; этот тип как раз тоже носил специальный значок. — Голос ее постоянно прерывался от обиды, слезы все лились. — Я не забуду этого лысого сукина сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки нет — только дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он… наклонился надо мной, воткнул мне в пупок оливку и… густо посыпал ее солью.

Мисс Зелинка вдруг перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку, судорожно сжимая руками одеяло; плечи ее вздрагивали под серой хлопчатобумажной тканью платья.

— Все из-за карикатуры. Этот болван увидал в каком-то магазине такую карикатуру, и она ему втемяшилась в голову. Одно дело — карикатура в журнале, другое — все это испытать на себе. Боже, какое унижение пришлось мне перенести! — глухо говорила она, содрогаясь от рыданий. — Как только я вспоминаю об этом унижении — мне хочется умереть… Майами, штат Флорида…

Эндерс видел, что все покрывало у ее лица пропиталось слезами, густо измазалось тушью и помадой. Чувствуя к ней искреннюю симпатию, жалея, он обнял ее за талию.

— Я требую-у, чтобы ко мне все относи-ились с до-олжным уваже-ением! — завывала мисс Зелинка. — Меня воспитали в хорошей семье — разве я не заслужила уважительного к себе отношения? Ну а этот лысый толстяк со значком, участник этого конгресса… профсоюза станкостроителей… Думаете, он понимал, что делал? Наклонился надо мной, воткнул мне в пупок большую оливку, словно яйцо в подставку, и посыпал солью, словно готовился позавтракать… Вокруг все смеялись, просто заливались смехом, — все, даже музыканты оркестра…

Ее хрипловатый голос, в котором чувствовалось столько давней затаенной обиды и неизбывной печали, все затихал и наконец совсем пропал, растворился в воздухе, где-то под потолком. Она села, обняла Эндерса, ее разрывающаяся от острой боли голова колотилась о его плечо, она цеплялась за его сильные руки, и они раскачивались взад и вперед, как евреи во время молитвы, на эмалированной кровати, которая тоже стонала и поскрипывала.

— Обними меня крепче! — сквозь рыдания просила она. — Крепче! Нет у меня никаких апартаментов на Семьдесят пятой улице в Истсайде. И никаких баулов в отеле «Чалмерс»! Обними меня крепче! — Руки ее все глубже впивались в его тело, а слезы, тушь и губная помада пачкали его пиджак. — И Шуберты не дают мне никакой работы! Почему же я лгу?.. Постоянно лгу… — И, вскинув голову, страстно, свирепо поцеловала его в горло.