Добро пожаловать в обезьянник

Когда он на мгновение умолк, выбирая следующую пьесу для своего воображаемого оркестра, ему послышался приглушенный шум в химической лаборатории по соседству. Гельмгольц прокрался по коридору, рывком открыл дверь лаборатории и включил свет. Джим Доннини держал в каждой руке по бутылке с кислотой. Он поливал кислотой периодическую систему элементов, исписанные формулами доски, бюст Лавуазье. Самая омерзительная картина, какую Гельмгольцу когда-либо доводилось видеть.

Джим с напускной храбростью ухмыльнулся ему.

– Убирайся, – сказал Гельмгольц.

– Что вы собираетесь делать? – поинтересовался Джим.

– Убраться здесь. Спасти, что смогу, – потрясенно проговорил Гельмгольц. Он подобрал кусок ветоши и принялся вытирать кислоту.

– Вызовете копов?

– Я… не знаю. Не думал пока. Если бы ты ломал басовый барабан, наверное, я бы убил тебя на месте. И все равно никогда не понял бы, что ты сотворил… точнее, что, по-твоему, ты сотворил.

– Самое время поставить тут все на уши, – сказал Джим.

– Самое время? – переспросил Гельмгольц. – Что ж, должно быть, так и есть, раз это делает один из наших учеников.

– Чего хорошего в школе? – фыркнул Джим.

– Наверное, хорошего мало, – сказал Гельмгольц. – Просто это самая лучшая штука, которую удалось сделать людям.

Он чувствовал полную беспомощность. У него всегда было в запасе множество маленьких уловок, чтобы заставить мальчишек вести себя как мужчины, – уловок, при помощи которых можно играть на мальчишеских страхах, и мечтах, и любви. Но перед ним был мальчишка, не знающий ни страха, ни мечты, ни любви.

– Если ты разгромишь все школы, – проговорил Гельмгольц, – у нас больше не останется никакой надежды.

– Надежды на что?

– На то, что каждый человек сможет радоваться жизни. Даже ты.

– Смех, да и только, – сказал Джим. – У меня в вашей дыре тоска зеленая. Так что делать будете?

– Я что-то должен сделать, верно?

– Да мне плевать, – сказал Джим.

– Я знаю, – кивнул Гельмгольц. – Я знаю.

Он повел Джима в свой крохотный кабинетик позади репетиционной. Набрал телефонный номер директора и оцепенело ждал, пока звонок поднимет старика с постели.

Джим полировал тряпкой свои башмаки.

Гельмгольц вдруг бросил трубку на рычаг, не дожидаясь ответа.

– Да любишь ты на свете хоть что-то, кроме как рвать, ломать, разбивать, бить, лупить, колотить? – крикнул он. – Хоть что-то, кроме этих башмаков?

– Давайте звоните, кому вы там собирались, – сказал Джим.

Гельмгольц открыл шкаф и достал оттуда трубу. Он сунул трубу Джиму в руки.

– Вот! – проговорил он, задыхаясь от волнения. – Вот мое сокровище. Это самая драгоценная моя вещь. Можешь расколотить ее, я и пальцем не шевельну, чтоб тебя остановить. Можешь получить дополнительное удовольствие, глядя, как разбивается мое сердце.

Джим странно посмотрел на него. И положил трубу на стол.

– Давай! – сказал Гельмгольц. – Если уж мир так погано с тобой обошелся, он заслуживает того, чтобы эта труба была уничтожена.

– Я… – начал Джим.

Гельмгольц схватил его за ремень, дал подножку и повалил на пол.

Стянул с Джима башмаки и швырнул их в угол.

– Вот так! – прорычал он. Рывком поставил мальчишку на ноги и снова сунул ему в руки трубу.

Джим Доннини стоял босиком. Носки остались в башмаках. Он взглянул вниз. Его ноги, которые раньше казались надежными черными опорами, теперь были тощие, как цыплячьи крылышки, костлявые, синеватые, не слишком чистые.

Мальчишка поежился, потом его стала бить дрожь. И эта дрожь, казалось, что-то постепенно вытряхивала из него, пока наконец никакого мальчишки больше не осталось. Совсем никакого. Голова его повисла, словно Джим ждал только одного – смерти.

Гельмгольца захлестнуло раскаяние. Он обхватил мальчишку руками.

– Джим! Джим! Послушай меня, мой мальчик!

Джим перестал дрожать.

– Знаешь, что ты держишь в руках – что это за труба? – сказал Гельмгольц. – Знаешь, какая это особенная труба?

Джим только вздохнул.

– Она принадлежала Джону Филипу Сузе[26]! – сказал Гельмгольц. Он мягко покачивал и потряхивал Джима, пытаясь вернуть к жизни. – Я ее меняю, Джим, на твои башмаки. Она твоя, Джим! Труба Джона Филипа Сузы теперь твоя! Она стоит сотни долларов, Джим, тысячи!

Джим прижался головой к груди Гельмгольца.

– Она лучше твоих башмаков, Джим, – сказал Гельмгольц. – Ты можешь научиться играть на ней. Теперь ты не простой человек, Джим. Ты мальчик с трубой Джона Филипа Сузы!

Гельмгольц потихоньку отпустил Джима, опасаясь, что тот свалится. Джим не упал. Труба все еще была у него в руках.

– Я отвезу тебя домой, Джим, – проговорил Гельмгольц. – Будь человеком, и я им ни слова не пророню о том, что сегодня случилось. Полируй свою трубу и старайся стать человеком.

– Могу я взять свои башмаки? – пробормотал Джим.

– Нет, – сказал Гельмгольц. – Не думаю, что они тебе на пользу.

Он отвез Джима домой. Открыл все окна в машине, и воздух, казалось, немного освежил мальчишку. Гельмгольц высадил его возле ресторана Куинна. Шлепанье босых ступней Джима по асфальту эхом отдавалось на безлюдной улице. Мальчишка влез в окно и пробрался в свою комнату за кухней, где всегда ночевал. И все стало тихо.