Добро пожаловать в Пхеньян!

Были и проблемы лингвистического характера. К вящему удивлению, существуют две системы транслитерации слов корейского языка при написании их латинскими буквами. Так называемая система Маккьюна – Райшауэра (Mc Cune – Reischauer romanization), которая считается устаревшей, до сих пор в ходу в Северной Корее. В Южной же Корее с 2000 года официально используется Новая система романизации (Revised Romanization system). Еще больше запутывает ситуацию и то, что большинство самых употребительных имен собственных подчиняются старой системе Маккьюна – Райшауэра в обеих Кореях (например, транслитерация самой распространенной корейской фамилии «Ким» остается «Kim», а не «Gim», как этого, казалось бы, требует новая система; латинское написание названия столицы КНДР также сохраняет написание «Pyongyang», а не «Pyeongyang», что соответствовало бы новой системе). Принимая во внимание преобладание старой системы транслитерации в англоязычной литературе, а также то, что я начал изучать корейский язык именно в Северной Корее, в данной книге я придерживаюсь транслитерации корейских слов по системе Маккьюна – Райшауэра. При этом я не буду ставить дефис в написании корейских имен, которые всегда идут за фамилиями (например, на Юге будет «Jong-un», в то время как на Севере это «Jong Un»)[1].

За исключением только что описанных сложных случаев я постарался сделать так, чтобы в книге говорилось то, в чем я уверен на сто процентов. Любые возможные ошибки, если они вдруг встретятся, остаются на моей и только на моей совести.

Пролог

Удивительным образом навязчивые идеи влияют на жизнь человека. Десятилетним мальчишкой я смотрел репортаж о падении Берлинской стены, находясь в своей комнате нашего пригородного дома на юге США, и не мог полностью прочувствовать всю значимость происходившего. Конечно, меня учили, что коммунизм – это что-то плохое, абсолютно противоположное чистейшей демократии, в обстановке которой я воспитывался и которую должен был холить и лелеять в будущем. Тогда я уже мог понимать, что это – зло и что оно подходит к своему концу. Всё вокруг было или черным, или белым; только хорошим или только плохим; только грубым или только гладким. Когда десятилетний подросток начинает сознательную жизнь в таких тепличных условиях, у него нет ни малейшего представления о реальной сути вещей и о тех формах жизни, которые сильно отличаются от его собственной. Чуть менее чем через десять лет после этого я гулял по улицам тех самых серых городов Центральной Европы, которые ребенком видел в вечерних новостях.

Я жил в двух из них – Праге и Берлине – в течение долгого периода моей молодости. Каждый раз, когда меня спрашивают, что заставило меня переехать в эти города, видевшие самые мрачные и наиболее знаменательные события прошлого века, я не могу дать четкий ответ. Вероятно, было что-то такое в моих детстве и юности, что побудило меня к изменению той стандартной траектории жизни, которая естественным образом должна была вытекать из воспитания в благополучных пригородах юга Соединенных Штатов. Растущее любопытство и даже очарование другим укладом жизни привели меня сначала в Нью-Йорк, где я изучал искусство, литературу и философию в университете, в котором господствовали левые взгляды, а всё происходящее рассматривалось через призму марксистской интерпретации исторического процесса. Поначалу я увлекся системами верований с богатой обрядовой практикой и идеологическими «вывертами», мне хотелось пересмотреть те ограниченные способы восприятия окружающей действительности, которыми я располагал. Я обнаружил, что лучший способ добиться всего этого – постоянно перемещаться, никогда и нигде подолгу не задерживаясь. Я стремился уклониться от любых обстоятельств, которые могли бы привести меня к тому, что походило на пугающую «зону комфорта». Наверняка мои друзья из Берлина – города, где я живу в последнее время, – скажут вам, что я трачу уйму времени, путешествуя. Понятие «дом» как одно постоянное место жизни становится для меня всё более и более туманным.

Одним словом, я стал писателем. Образцом для подражания были бодлеровский «фланёр»[2]

, «шпациргенгер»[3] Роберта Вальзера, странник-скиталец, не испытывающий никаких привязанностей к какой-либо стране, нации, коллективу или идеологии, а только лишь к ГОРОДУ в самом общем и широком понимании – к хаотичному и беспорядочному мегаполису, к сумасшедшей религии, воспевающей постоянное движение, в котором рождается поэзия. В отличие от привязанного к Парижу Бодлера (возможности путешествий в XIX веке соответствовали своему времени), мне повезло жить в эпоху, когда путешествия стали доступнее и проще, чем когда-либо ранее. Мегаполисы всего мира с их разнообразием и богатством стали благодатной почвой для моего творческого роста.