Доброй ночи, любовь моя

Когда его дочь спала, он вспоминал наконец про свою женщину. Обхватывал ее тонкие бедра, поместится ли туда ребенок? Маленькие розовые соски, плоские, как у юноши. Тогда она была коротко стриженной, он называл ее своим мальчиком.

Девчонка спала, но никогда не было уверенности. В любой момент могла проснуться и возникнуть в дверях, уставиться своим сверлящим «что-ты-делаешь-с-моим-папой» взглядом.

* * *

Флора перестала испытывать оргазм.

Но Свен не заметил ничего. Интересно, он хоть догадывался?

– Я не могу расслабиться, во мне все блокируется.

– Не думай об этом столько. Это потому, что ты об этом думаешь, потому у тебя и не получается.

– Давай поедем куда-нибудь, наша поездка в Лондон ведь прервалась. Давай продолжим путешествие, только на этот раз Париж выберем.

Он не хотел оставлять девочку. Не так скоро. Он и так часто уезжает по делам. После, Флора, после.

А время утекало, и вот Жюстина отправилась в школу.

– Кто за ней будет смотреть? – сказал он. – Если мы оба уедем, и ты и я? Кто ее одевать будет и провожать в школу, ранец собирать?

– Ты же раньше эту проблему решал?

– Теперь все по-другому. Я не могу ее столько раз предавать.

И уезжал один. Возвращался с дорогими подарками. С бриллиантовым кольцом в знак примирения. А девчонке какую-то трубу привез.

– Если ты на ней в доме играть будешь, то я перееду!

Да и можно ли это назвать игрой?

Девчонка ушла на берег и дунула так, что все тело скрючилось. Утки приплыли на странный звук, ума-то у них немного. А она, видно, обрадовалась.

– Я птицам играю, папа.

– Хорошая моя, талантливая девочка. Ты скоро оркестр организуешь.

Утки влезли на причал и загадили все своим пометом. Он бы подумал, кто все это отскабливать будет! Он что, вообразил, что я сюда переехала, чтобы птичье дерьмо со старых мостков отдирать?

Нет.

С этим мужчиной невозможно ссориться. Он огрызался, а потом замолкал. И молчал, пока она сама не приползала с покаянием.

Девчонка! Она во всем виновата. С ней слишком носятся и балуют.

* * *

Флора скрючилась на стуле. Она очень устала. Мэрта Бенгтсон лежала и таращилась на нее, лишая покоя.

– Сестра! Подите сюда, пожалуйста. По-моему, госпожа Дальвик потеряла сознание.

– Нет, это только так кажется. Мы ее сейчас поднимем. Вот так!

– Может, она устала и хочет лечь?

– Это же хорошо, что вы не спите. Дни тогда не такие длинные.

Во всяком случае, мило с ее стороны. Со стороны Мэрты Бенгтсон. Флора взглянула на нее и кивнула. Мэрта Бенгтсон кивнула в ответ.

– Ну можно ли было себе представить? Чтобы мы так кончили?

* * *

В ней нарастал гнев. Не на Мэрту, не на санитарок. Нет, на Свена. Семидесяти лет от роду, ни разу не болевший, он как-то вечером схватился за грудь и упал на крыльце. Она стояла у окна и видела его, тут же позвонила в «скорую». Он лежал так, что дверь было не открыть. Ей пришлось толкать изо всех сил, чтобы отодвинуть его. Наконец ей удалось пролезть в щель. Он лежал на лестнице, в уголке рта пузырилась пена.

На следующее утро он был уже мертв.

Она сидела возле него, держала за руку. Жюстина сидела с другой стороны. Они обе были при нем, и все же он их оставил.

А кто со мной посидит, ты подумал?

Я не хочу умирать.

Я жить хочу.

Глава 15

В некоторые дни они разом на нее набрасывались. Целым классом. Брались за руки в варежках с промокшим большим пальцем. Вставали в круг. Учительница видела только то, что дети водят хоровод – совсем недавно ведь убрали рождественскую елку. Шарфики трепещут на ветру, тонкие голоса. Наверное, учительница чувствовала, как в груди разливается тепло. Вспоминала себя таким же невинным ребенком.

– Жюстина дура, Жюстина дура, в штаны надула!

Потому что Жюстина вечно хотела писать. Только она забывала в туалет сходить. Или тянула с этим делом до последнего. Наверное, все-таки тянула. В туалете вечно толпились девочки, а она стеснялась.

Флора, конечно, злилась. Совала ей под нос описанные трусики.

Вечно она мокрая ходила. У нее там было все стерто, покрасневшее.

Она падала в снег, ее никто не толкал, сама падала, а хоровод все крутился вокруг нее, мелькали ноги в потертых лыжных ботинках. Она лежала в центре, точно агнец на заклание.

В бок упиралось что-то твердое, слепленный снежок, совсем не холодный. Они строили вокруг нее снежные стены, рыли колодец, а она лежала на дне.

Белые стены, комковатые стены. А далеко в вышине свет, серый и воющий. Звонок. Надо возвращаться в школу.

– Пошли! – кричит Берит. Светлый ангел, она всегда верховодила. – Давай скорей, а то учительница будет ругаться.

Она могла встать. Могла навалиться на стену и разрушить, наверное, это было совсем не трудно.

Только она этого не сделала.

* * *

Учительница, Флора и она. Тиканье часов на стене.

– Смотри на нас, когда мы с тобой разговариваем!

– Она вообще-то лишилась матери...

– С тех пор уже много лет прошло. И теперь у нее новая мама, не может же она на всю жизнь на этом зациклиться. Нам надо вывести ее из этого состояния, помочь. Иначе у этой девочки будут проблемы на всю жизнь.

Флора в белой блузке.

– Мы тебе только добра желаем, Жюстина, ты же знаешь.

Учительница, руки испачканы мелом.