Доброключения и рассуждения Луция Катина

Агап, оказывается, сунул топор обратно за кушак. Чесал затылок, зачем-то глядел на колодезь.

– Барина не разбойники порешили, – объявил злодей. – С ним вон чего вышло. Эй, все слушайте! Приехал он и пожелал заречные луга поглядеть. Сел в лодку к Конону, и поп с ними. Поплыли, да перевернулись на стремнине. И потопли все. Мы их после уже мертвяками вынули. Пущай воеводские проверяют: все трое как есть утопленники. А мы, вся деревня, будем заодно твердить: так точно, потонули. Покажете под присягой, все заодно? Не слышу! – прикрикнул он.

Толпа отозвалась:

– Как скажешь, Агап Ильич… Покажем…

– То-то. Ефремка, отвязывай ведро от журавля! Веревку оставь, она нам спонадобится. Макать их будем!

– И перед Богом не устрашитесь лжесвидетельствовать, на Священном Писании? Души свои погубите! – воззвал к пастве отец Пигасий.

Колченог подошел, пнул священника ногой.

– Сейчас поглядим, как Бог твою-то душу спасет. Приступайте с этого. Ванька, Минька, Косой и ты, Панкратка! Цепляй за ноги!

Старика привязали к журавельной веревке, подняли кверху ногами, потом начали спускать головой в яму. Ряса задралась, неподобно открылись тощие ноги в драных портках.

– Ай, ай! – вскрикивал несчастный. – Миня, я деток твоих крестил! Панкратушка! Господи, спаси-помилуй!

Потом, уже из колодца, гулко и глухо, донеслись слова отходной молитвы. Заплескалась, забулькала вода. Веревка бешено качалась, журавель скрипел. Но вот колыхания утихли, прекратился и скрип.

Колченог похаживал взад-вперед, посмеивался. Выкрикнул по имени еще четверых.

– Вынайте утопленника! На траву ложьте! Отвязывайте! – распоряжался он. – Теперь вы тож помазаны. Ступайте! А ну-ка, Лукомка, Пров-Большой, Гранька, Селифанка! Бери Конона!

Хочет замарать в убийстве как можно больше односельчан, понял Катин, готовясь к смерти. К водной стихии он всегда испытывал приязнь, а погибнуть в сражении со Злом – это неплохой конец, сказал себе наш герой, вспомнив, какими словами Вагнер когда-то сопроводил в последнюю дорогу интенданта Шолля. Жаль лишь, не доведется ближе познакомиться с Ювентой, но это, может быть, и к лучшему. На что омрачать юный век прекрасной Полины Афанасьевны своею бессчастною планидой?

– Теперь Конона-иуду! – кричал распорядитель казни. Барина, видно, он решил оставить на сладкое.

Когда лодочника подняли с земли, он попробовал лягнуть Агапа ногой в пах, но калека с неожиданным проворством отскочил, да только рассмеялся.

– Сейчас в колодце ногами подрыгаешь!

Конон, будучи поднят наверх, не молился и деревенских не увещевал, а до последнего мига обращался к Колченогу:

– На что надеешься, Агап? Деревню другому помещику отдадут! Всех-то бар не перетопишь!

– Ништо, – отвечал тот беспечно. – Пока новый приедет, еще годик-другой погуляю, а после уйду.

Уже из глубины колодца донеслось:

– Он погуляет да сбежит, а вы останетесь, ответ держать!

Никто не пошевелился. Так далеко вперед крестьяне, кажется, не засматривались.

Теперь мой черед, молвил себе Луций. С какими словами обратиться к человечеству напоследок?

И вот ведь странно. Всю жизнь любил он красные речи и гордился, что изрядно владеет риторическим искусством, а сейчас, пред самым занавесом бытия, говорить ничего не захотелось.

Нашего героя тащили по траве, цепляли за ноги, тянули кверху, а он снисходительно терпел все мучительства грубого мира, зная, что скоро они закончатся. Уже вися головою вниз и видя земную юдоль перевернутою кверху тормашками, наш герой не зароптал и не ужаснулся, а, наоборот, восхитился несказанному чуду: розовое рассветное небо с нежными облаками было у него под ногами, а над головою покачивалась зыбкая земля, давая возможность с собою попрощаться. Вспомнилось, как когда-то, у ночной Эльбы, он точно так же наблюдал переворот земли и неба, тоже готовясь к смерти. Днем-то умирать красивей.

– Выше тяните барина, выше! Чтоб всем было видно! – кричал кто-то, неважно кто.

Луций смотрел не на вцепившихся в веревку мужиков и не на темное жерло колодца, обозначавшее ход в иной, незнаемый мир. Сейчас, чрез минуту или даже раньше, незнаемое откроется и прояснится великая тайна – есть что-то за сей дверью либо нет. Пока же гибнущий Катин напоследок озирал вышние дали: широкую небесную Волгу, молодые поля, зеленую выпуклость недальнего холма.

На холме происходило некое движение, остановившее летучий взгляд созерцателя. Перебирая повернутыми вверх копытами, на возвышенности показался белый конь, а на нем всадник – нет, судя по развевающимся длинным золотым волосам, всадница. Следом вынеслись еще конные, зеленого цвета, с десяток.

Внизу, то есть с Луциевой позиции, наверху сразу несколько голосов завопили:

– Солдаты! Солдаты!

Веревку, на которой висел наш герой, никто больше не держал, и Луций ухнул с высоты вниз, в черноту и холод. Удар о воду милосердно оглушил его, и расставание с белым светом произошло безо всяких мучений.

* * *

Мучительней было возвращение. Кто-то пронзительно выл над самым ухом бедного утопленника, кто-то тряс его за плечи, не давал сползти обратно, в утешительный мрак.