Добролюбов

Глубокие социальные сдвиги, назревавшие изнутри, еще не были видны на поверхности. Казалось, ничто не нарушало веками установившегося порядка вещей. Как всегда, по утрам сонные улицы Нижнего оглашались колокольным перезвоном множества церквей — их было в городе не менее четырех десятков. Как всегда, неторопливо, крестясь на колокольни, шли по улицам обыватели, направлялись к своим лабазам и лавкам купцы. Возле трактиров несколько извозчиков торчали около своих кляч в ожидании седоков. Мостовых в ту пору в Нижнем почти не было. Историк города замечает, что купцы и чиновники сопротивлялись постройке мостовых из опасения, что грохот колес по камням будет тревожить их сонное спокойствие. Поэтому какой-нибудь лихач, промчавшийся по тихой улице, обычно окутывал редких прохожих облаками густой пыли. По вечерам главные улицы скудно освещались фонарями с конопляным маслом. На самых людных перекрестках стояли полосатые будки — символ порядка, а возле них дремали стражники, вооруженные длинными и бесполезными секирами.

Летом город оживал на два месяца, когда открывалась нижегородская ярмарка. В это время сюда съезжалось Множество купцов и промышленников, товары привозили из самых дальних мест. Сюда являлись купцы из Индии, Персии, Китая; из Европы приезжали дельцы и авантюристы, жаждущие наживы. Громадная ярмарка с бесконечными рядами лавок и магазинов, с балаганами, бродячими фокусниками, разношерстным людом представляла собой шумное и пестрое зрелище.

Изредка в Нижний наезжали «высочайшие» гости — члены царской фамилии, и им устраивалась пышная встреча. Однажды, в 1834 году, местное дворянство было взбудоражено приездом самого Николая I. Царь вместе с Бенкендорфом совершал путешествие по стране и решил «осчастливить» Нижний. Город огласился барабанным боем, начались парады и смотры. Уезжая, самодержец распорядился построить новые казармы на берегу Волги. Николай приезжал сюда и, позже, посещал ярмарку.

Была в Нижнем и другая жизнь — жизнь городской окраины, где ютились беднота, бурлаки, кормщики, рабочие. Каждый год в весеннее время сюда стекались толпы людей в поисках заработка. Здесь были и беглые крестьяне, и городская беднота, и просто бродяги. По Волге в ту пору плавали деревянные парусные расшивы. В ветреную погоду они шли на парусах, а когда не было ветра, их тащили бурлаки. Этот изнурительный труд требовал громадного физического напряжения, а оплачивался он медными грошами. Однако недостатка в рабочей силе не было, потому что купец, нанявший артель бурлаков, чтобы доставить судно с солью или рыбой, скажем, из Нижнего в Рыбинск, так или иначе обязывался прокормить артель. Бесприютная голытьба, крепостные, сбежавшие от помещика, не могли и мечтать о лучшей доле. В Нижнем, на Софроновской площади, бывали целые бурлацкие базары, где перед началом судоходства на Волге купцы и их приказчики осматривали и выбирали живой «товар», стараясь нанять людей рослых и крепких.

В 1846 году на Волгу был спущен первый пароход, который начал совершать дальние рейсы. Он представлял собой плоскодонное судно, посредине которого стояла громадная машина, производившая такой шум, что он был слышен за несколько верст. Двигалось это судно со скоростью пять верст в час (с грузом). Однако предприимчивые купцы поняли выгоды, которое сулила им паровая машина. На Волге скоро появились крупные судовладельцы и пароходчики. В 1849 году неподалеку от Нижнего, вблизи деревни Соромовой, было оборудовано большое по тем временам промышленное предприятие с двумя тысячами рабочих — первый на Волге судостроительный завод, которому впоследствии суждено было видеть и баррикады и мощные революционные демонстрации. Это было будущее Сормово. Рождение завода не могло не отразиться на всей экономике края и не могло не вызвать интереса нижегородцев. В городе говорили о чудовищной эксплуатации, которой подвергались полукрепостные сормовские рабочие. Они жили в смрадных казармах, окруженные строгим надзором, целиком зависящие от прихоти хозяина.

Таким был мир, окружавший Добролюбова в пору его детства. Правда, ему тогда еще не приходилось испытывать острых столкновений с этим миром. Условия домашней жизни и характер воспитания ограничивали сферу его наблюдений, и именно поэтому в позднейших воспоминаниях, особенно в стихах, сам Добролюбов нередко в идиллических тонах рисовал картины своего детства:

Мне отчий дом рисуется во сне…Я вновь дитя с доверчивой душою…Под отческим надзором я расту,

Не ведая ни страсти, ни сомнений;Заботливой рукой лелеемый, цветуВдали от горя и людских волнений.(Из стихотворения «Сон»)