Добронега

Вот идет красивая пара, он и она. Он чуть старше, она чуть практичнее, но они рады присутствию друг друга, и наверное им все время очень хочется остановиться и обняться. Может, они свернут в какой-нибудь закоулок и обнимутся. А вот стоит какой-то, хвой его знает, философ, не философ, что-то он такое себе придумал и восхищается придумкой, глаза сверкают, но не смотрят, погружен в себя. А вот торговка спешит на торг с торбой — радостная, разодетая как кукла, смешная. Вот марширует вояка — гордый весь, а сверд такой тяжелый, что кроме как рубить наотмашь — ни для чего не годится. И тоже чему-то рад. А вот явно член городской администрации, под мышкой дощечки, озабочен. Ну, эти никогда ничему не радуются, разве что несчастьям коллег. А вот художник. Нет, действительно художник — стоит с дощечкой и что-то украдкой рисует, может, лица прохожих? Два дьякона спорят. О чем? Поди ж ты, греческий я плохо понимаю, но, вроде, о теологии. У нас в Сигтуне дьяконы спорят о том, кто кому сколько должен. Потому и народ дикий. А вот девочка лет двенадцати просто радуется солнцу. До чего прелестный город, хорла еть!

Один из прохожих заинтересовал Хелье своим видом. Одет прохожий был в ниспадающее прямоугольное. Волосы его, неприкрытые, иссиня-черные, стрижены были коротко, а борода свисала до уровня пупа. Цвет кожи — светло-коричневый, но не загарный, а, очевидно, врожденный. Нос толстый, чем-то отдаленно напоминает носы межей. Глаза глубоко посажены и округлы.

Араб, понял Хелье. Здесь же под боком халифы. Да, ничего себе.

Он остановился, чтобы посмотреть вслед арабу, и к нему тут же обратились по-гречески заискивающим тоном. Хелье обернулся. Перед ним стоял нищий и что-то просил. Хелье сунул ему в руку монету. Нищий монету взял, спрятал, но продолжал просить. Хелье пошел своей дорогой, но к нему присоединились еще двое нищих и затруднили движение. Хелье дал каждому по монете. Они еще некоторое время следовали за ним, но вскоре отстали.

В следующем квартале путь ему загородил еще один нищий, по виду — из варангов.

— Земляк! — действительно, варанг, по-шведски говорит. — Земляк, не обессудь, а! Три дня я ничего не ел! Я кровь проливал за Олофа, Ярислифа, и Базиля, а теперь мне негде жить.

— Пошел в хвиту, — зло сказал Хелье и проследовал напрямую, положив руку на поммель.

Нищий варанг тут же отстал. Хелье стало стыдно. Он повернулся, догнал варанга, от которого пахло перегаром и затхлым потом, и дал ему золотую монету. Варанг несвязно его поблагодарил.

Какое мне дело, думал Хелье с досадой, шагая на юго-запад, правду он говорит или нет. Я не судья, не вершитель судеб, не Бог — мое дело дать, или не дать, когда меня просят. А сам этот пьяный боров, ежели соврал, так это меж ним и Богом все, пусть он Богу объясняет, сколько дней он не ел и за кого чего проливал, и стоила ли игра теперешних его барышей. И ежели вспомнить, откуда у меня у самого деньги есть… честно говоря, и вспоминать не хочется. Мария италийский браслет подарила за то, что я к ней в окно влез, а я продал его межам. То есть, яванову отцу, через Явана. Что честнее — просить, как этот варанг, на улице, или лазить в окна?

Тибериевы Ворота стояли распахнутые настежь. Константинополь вообще плохо охранялся — в хорошей охране не было нужды. Городом в данный момент правило войско Базиля, а с войском шутки плохо заканчиваются.

Хелье вышел за ворота, заприметил конюшни, о которых говорил Эрик, и направился к ним. Остановив первого попавшегося конюха, он осведомился, где искать Гильома Франка.

— Старого Франка?

— Да.

Ему указали направление, и все сомнения в правдивости рассказа Эрика тут же отпали.

Конюх Гильом Старый Франк оказался средних лет конюхом с тусклыми серыми глазками.

— Да? — осведомился он невежливо. — Чего тебе толком надо?

— Мне вскоре понадобятся лошади и повозка, — доверительно сказал Хелье, тщательно подбирая италийские слова. Почему-то он был уверен, что ни скандинавских, ни славянских наречий конюх не знает.

— Ничего удивительного, — ответил Гильом на том же наречии, которым владел гораздо лучше, чем Хелье. — Многим нужно.

— Я еду далеко.

— Это не имеет значения.

— Со мной едут еще четверо.

— И это не важно. Лошади хорошие, повозки новые. Заплатишь по уставу — и езжай себе хоть в Индию.

— Мне в Индию не нужно. Мне нужно в Киев.

— И это можно.

— И мне нужно знать, где искать следующую подставу.

— Подставу? — удивился Гильом. — Какую подставу?

— Саффетта дей кавалли. На тайном хувудваге.

— Говоришь ты, сынок, непонятно. Какие такие тайные хувудваги?

— Страды. Стради секрета. Секрети. Стради, хорла. Вернее, уна страда секрета. Секрето.

— Не понимаю. Ну, ты иди, я занят.

— Нет, ты меня слушай, Гильом. Я еду по поручению, миссионе дипломатика, Неустрашимых.

— Это твое дело, по чьему поручению. Плати и езжай себе.

— Заплачу, не бойся.

— Я и не боюсь.

— Но следующая… стаффетта… локанда… дове си оффрива иль сервицио ди стаффетта дей кавалли должна быть мне известна.

— Ага.

— Я по поручению.

— Очень хорошо. Все, я пошел.

— Гильом, Гильом!

— Все, я сказал.