Добронега

— Слушайте, дети мои, — сказал Эймунд. — Что бы ни случилось, когда мы сойдемся полукругом у шатра, какие бы непредвиденные обстоятельства не возникли у нас на пути, первым делом следует умертвить военачальника. И пусть тот, кто окажется к нему ближе всех, сделает это. И пусть он же, если не будет ранен, взвалит его на плечи и несет бегом к лодкам, и не ждет нас, оставшихся и сражающихся, но отчаливает и идет водою к Днепру, и дальше, вниз по течению, к уговоренному месту. А если ранен окажется, то пусть тот, кто не ранен, и ближе всех, взвалит на плечи. И дальше все тоже самое. А как только отбежит он на хорошее расстояние, такое, что догнать его уже невозможно до тех пор, пока он не сел в лодку и не отчалил, либо я, либо, если меня убьют, кто-то из вас, увидав, крикнет по-латыни — «Сатис!» И тогда мы все перестаем сражаться и отходим к лодкам, прикрываясь. Поняли ли вы меня, дети мои?

* * *

Вести из Киева дошли до Бориса утром. Войско продолжало двигаться к городу весь день, а ближе к закату стратегически расположилось на ночлег в поле, а не в лесу, ибо поле труднее поджечь, чем лес, да и приглянулось это поле кому-то, кто стал агитировать остальных за остановку именно здесь.

Борису было все равно, где останавливаться на ночлег, и он согласился с мнением большой части войска. Князь пил, истериковал, временами впадал в ступор, и действовал на нервы своим воеводам.

Разбили шатры. Двое самых главных воевод уединились с Борисом в его шатре.

— Веришь ли ты в судьбу, Борис?

Борис выпил, подышал, вытер потный лоб шершавым рукавом, и сказал так:

— А?

— Веришь ли ты в судьбу?

— Как не верить, — ответил Борис. — Как не верить!

— Подумай, князь. Вот у нас войско, и вот мы будем завтра или послезавтра в Киеве.

— Да, — сказал Борис. — Осиротел Киев.

— Святополк в Берестове.

— Да, — подтвердил Борис. — В Берестове.

— Ярослав в Новгороде, — настаивал воевода (весть о прибытии Ярослава в Киев еще не дошла до борисова войска).

— В Новгороде, — согласился Борис.

— Тебя Владимир любил больше всех детей своих.

— Да, — сказал Борис и заплакал.

— Горе твое огромно.

— Да, — подтвердил Борис, плача.

— Тебе нужно продолжить дело отца. Ты не только любимый сын. Ты ведь еще и старший сын.

— Я-то? — удивился Борис, размазывая кулаком слезы.

— Старший законный сын. Первенец крещеный. Престол принадлежит тебе. Святополк не по праву занял его.

— Святополк-то?

— Не по праву. Во грехе он зачат, и даже, говорят, не Владимиром, но братом его.

Борис вытер лицо рукавом.

— Это не важно, кем он зачат, — сказал он, всхлипывая. — Раз отец признал его, значит он и есть старший сын.

— Отец хотел, чтобы после него правил ты.

— Хотеть он мог, — уныло согласился Борис, — но что толку?

— Ты должен править Русью, Борис. Мы за тебя горой.

Борис насупился.

— Да? — сказал он. — Править?

— Именно.

— Но Святополку эта мысль не понравится.

— А мы его не спросим.

— Святополк приведет войско и меня посадят в темницу.

— Мы отобьемся. Займем Киев, запрем ворота, и будем ждать подкреплений. Народ тебя любит.

Действительно, Борис был — народный любимец. Неприкаянных слабых сыновей всегда любят и жалуют, ибо неприкаянные и слабые дают возможность проявить снисходительность. А люди обожают быть снисходительными.

— Но ведь это будет война со Святополком, — сказал недоуменно Борис.

— Да. И что же?

— Но Святополк — мой брат. Как же я с братом воевать буду?

— Владимир с братьями своими воевал.

— Так то до Крещения.

— И после тоже. И Святополк, бывало, и Мстислав, и Изяслав — все против братьев ходили.

— Не знаю. Нет. Не пойду я против брата.

— Мы будем с тобой.

— А что мне-то до вас. Вам он не брат.

Воеводы переглянулись.

— Слушай, Борис, — подал голос тот, кто все это время молчал. — Горе твое велико, но ты не заговаривайся. Что значит — что тебе до нас? Мы за тебя кровь проливали…

— Когда это? — удивился Борис.

— Готовы были пролить, — раздраженно поправился воевода. — Это одно и тоже. И сейчас готовы. Пойдем в Киев, и станешь ты Великим Князем. Будь ты мужчиной, Борис. А то ведь обидимся мы да и бросим тебя здесь, и уйдем к какому-нибудь другому князю.

Борис вдруг выпрямился, откинул назад волосы, поднял брови, и с неожиданным презрением сказал:

— Я вас не держу.

В голосе его явно мелькнула владимирская интонация. Воеводы снова переглянулись.

* * *

На закате с киевской стороны к стану подъехал всадник. Безошибочно определив княжеский шатер, он направился прямо к нему. Остановив коня, он соскочил на землю, поправил походную суму на плече, и обратился к сторожившему вход ратнику:

— Мне нужно срочно видеть князя.

— Князь не расположен никого видеть, — ответил ратник. — Время такое.

— Это все равно, расположен или нет. У представителей нашего рода есть право видеть славянских князей в любое время.

— Что же это за род такой, — насмешливо спросил ратник. — Уж не Лыбезные ли? Или, чего доброго, сами Моровичи?

Всадник молча показал ему амулет с родовым знаком. Ратник побледнел и низко поклонился.

— Прости меня, болярин милостивый. Я сей же момент докладываю о твоем прибытии.

— Отойди от входа, — велел прибывший.