Добронега

Далеко от Киева Ярослав пока что уходить не собирался. Пропутешествовав вверх по течению на полтораста аржей со своей сотней, он сошел на берег в Любече, проследовал в детинец, потеснил там посадника с его дружиной (молодой болярский сын не очень возражал — невелика честь править городом, состоящим из одного детинца — и тут же примкнул к Князю Новгородскому), и занялся делами управления, будто уже был Великим Князем. Мало помалу к Любечу стали стягиваться дружины окрестных, а затем и дальних боляр, а спьены, которым Ярослав платил щедро, ездили во все концы, собирая новости. Случилось горе — молодой князь Глеб, земляк Гостемила, захотел присоединиться к брату, а дружины Мурома и Суздаля, склонные следовать за ним, были дружины значительные; Ярослав, чувствуя, что никчему это теперь, что лучше бы дать Святополку время окончательно поссориться с Неустрашимыми в Киеве, послал гонца навстречу Глебу с просьбой сидеть дома, но не то Неустрашимые опередили гонца, не то Глеб ослушался старшего брата — так или иначе, Глеба убили в дороге. Поговаривали, что сделал это бывший повар Моровичей, по прозвищу Турчин, но, очевидно, это было не так — Гостемил привез Турчина с собою в Корсунь, где Турчин и остался, прижившись у каких-то мятежных греческих аристократов, любителей экзотической северной кухни.

Также, два спьена перехватили и привезли посланца от Болеслава с грамотой. Грамота писана была в то время, когда Ярослав был еще в Киеве, и адресована ему, а досталась бы Святополку, если бы не спьены. В грамоте той Болеслав спрашивал раздраженно, в чем, собственно, дело, почему не едет Предслава, которую ему обещали! Ярослав задумался, вспомнил, что Владимир, по слухам, противился этому браку, взял чистую хартию, и написал по-славянски… нет, вспомнил он, не по-славянски, а… «нет никакой Земли Новгородской, есть Русь!»… и написал по-русски, «Пошел в хвиту». Подписался, поставил число, запечатал, и отдал грамоту посланцу.

Это был с его стороны, если оценивать ближайшее будущее, огромный дипломатический промах. Нельзя было обижать Болеслава! Но Ярослав находился в тот день в игривом настроении, и почему бы, решил он, не поморочить голову союзнику Святополка.

* * *

В конце сентября, в теплый еще день, из Любеча выехал только что переговоривший с князем всадник, которому Ярослав хотел было дать поручения, но вынужден был ограничиться ни к чему не обязывающими пожеланиями. Александр охотно выслушивал мнения политиков, со многим соглашался, ко всем светлым начинаниям относился с большой степенью доброжелательности, оказывал услуги и помогал то советом, то действием, но поступить на службу почему-то отказывался.

Радуясь солнечному дню, как зеркальному отображению жизнерадостной своей натуры, иногда снимая перчатку, чтобы подкрутить щегольский ус, Александр не ехал — путешествовал, не смотрел по сторонам — восхищался, не дышал — пил свежий воздух, не радовался — смеялся. Мрачноватый в юности и даже в молодости, теперь, в среднем возрасте, он давал волю своему солнечному мировосприятию. Он был счастливо женат, и жена собиралась в очень скором времени родить ему наследника. Он походя начал несколько значительных дел за последние три месяца, и радовался их частично удачному завершению. Ехал он не медленно и не быстро на юг, и к концу второго дня, за час до заката, оказался в интересном месте — своего рода междуречье. Справа шелестел Ирпень, а слева и сзади журчала дурацкая смешная Буча. Он прибыл сюда обходным путем, чтобы приехать именно ближе к вечеру. Он без труда нашел монастырь и, ориентируясь на него, поехал шагом вдоль берега, пока не заприметил небольшое строение, сарай, не сарай, и костерок возле, над которым болтался котелок. Александр соскочил с коня, привязал его к дереву, и остался рядом, в тени, не прячась, но и не слишком афишируя свое присутствие. Из избушки вышли двое, он и она. Она была выше его ростом. Он поддерживал ее под руку. Осторожно усадил рядом с костерком. Помешал варево, отлил из котелка в плошку. Дал ей в руки. Заботлив. Александр вгляделся, мигнул, и вгляделся еще раз. Женщину он явно где-то видел раньше, но вот не помнил, где именно. В детинце? Нет. На торге? Нет. На Подоле? В доме ювелира? В доме портного? Нет. Но очень знакомые лицо и фигура. Где же, где же. А! Да это же подружка его жены. Ирина? Нет, Ирина маленькая, а эта вон какая жердь. Какое-то странное имя, не то польское, не то венгерское, библейского происхождения. Вот, оказывается, о какой женщине мне говорили. Что ж, хорошая женщина. Смелая женщина.

Александр вышел из августовской тени и приблизился к костру. Хелье и Эржбета одновременно подняли головы.

— Вечер добрый, люди, — сказал Александр. — Как поживаете, о чем думаете, где правды ищете?

— Как ты нас нашел? — спросил Хелье. — И кто еще знает, что мы здесь?