Читаем Добровольцы полностью

И снова Кайтанов на шахте. И сноваТяжелая глина идет на-гора.И вот основанье туннелей готово,И мраморов нежных приходит пора.Теперь не в девоне шахтерские лица,А в тонкой, чуть-чуть розоватой пыли.Все шире подземное царство столицы,Все ближе подходим мы к сердцу земли.Слыхали? В начальстве у нас перемены:Оглотков на днях на учебу ушел.Вновь станет Кайтанов начальником смены,А Леля — участка… Держись, комсомол!Она академию кончила только.Диплом без отличья, но все же диплом.Теперь у нее в подчинении Колька,Как в первые дни, как в далеком былом.И это ему не но нраву. НесмелоВорчит он: «Семейственность очень вредна,Товарищи, я полагаю, не дело,Чтоб вместе работали муж и жена».Но это не главные наши волненья,Другое болит и тревожит сейчас.Таким уж сложилось мое поколенье,Что в сердце весь мир уместился у нас.Испанские сводки все строже и глуше.Везут пароходы безмолвных детей.Кольцовские очерки мучают душу.Пять месяцев нету от Славки вестей.
…И мы не знаем, мы не знаем,Что он сегодня в сотый бойЛетит над разоренным краем,Над сьеррой серо-голубой!То цвет печали, цвет оливы,Одежда каменных долин.Вокруг снарядные разрывы.Пять «мессеров». А он — один.И завертелась, завертеласьВоздушной схватки кутерьма.Он позабыл, где страх, где смелость.Ведь бой с врагом есть жизнь сама,Жизнь, отданная беззаветноСознанью нашей правоты.А смерть приходит незаметно,Когда в нее не веришь ты.В разгаре боя поперхнулсяПоследней пулей пулемет.Бензина нет. Мотор без пульса,Соленой кровью полон рот.А стая «мессеров» кружится,Он видит солнце в облакахИ перекошенные лицаБерлинских демонов в очках.По крыльям «чайки» хлещет пламя,А твой аэродром далек.Как будто ватными рукамиСумел он сдвинуть козырекИ грузно вывалился боком,
Пронизанный воздушным током.Не дергая скобы, он падал.А «мессершмитт» кружился рядомИ терпеливо ждал минуты,Когда, открыт со всех сторон,Под шелестящим парашютомМишенью верной станет он.И, сдерживаясь через силу.Он вспомнил: с ним уж это было.Когда? И с ним ли? Нет, не с ним,Давно, когда он был любим.За этот срок предельно малыйОн понял: «Бедный мой дружок,Ведь ты тогда меня спасала,Нарочно затянув прыжок,Как бы предчувствуя, предвидяПрозреньем сердца своегоПуть добровольцев, бой в Мадриде,Налет пяти на одного».В ста метрах от земли пилот нашРукой рванул кольцо наотмашь…Над ним склоняются крестьяне,Дырявый стелют парашют,Прикладывают травы к ране,Виски домашним спиртом трут.Скорей бы начало смеркаться!Они тревожатся о том,Что рядом лагерь марокканцев
И вражеский аэродром.Противник видел, как он падалИ приземлился на горе.Республиканца спрятать надоОт вражьих глаз в монастыре.Его везут на старом муле.То вверх, то вниз идет тропа.Он ощущает тяжесть пули —Боль то остра, то вновь тупа.Вот и конец дорожки узкой.И в монастырской тишине,Бинты срывая, бредит русскийВ горячем, зыбком полусне.Монахиня, в чепце крахмальном,С лицом, как у святых, овальным,С распятьем в сухонькой руке,Безмолвно слушает впервые,Как он благодарит МариюНа непонятном языке.И умиляется, не зная,Что это вовсе не святая,Вплетенная случайно в бред,А метростроевская Маша,Хорошая подружка наша,Разбившаяся в двадцать лет,Летевшая быстрее света,Спасая будущему жизнь,Метеоритом с той планеты,Которой имя — коммунизм.
…Испанские сводки все глуше и строже,И стали для нас апельсины горьки.Статьи Эренбурга — морозом по коже.Семь месяцев Славка не шлет ни строки.От этих волнений, от вечной тревогиОдно утешенье — в страде трудовой.И линия новой подземной дорогиНа северо-запад прошла под Москвой.Недельку она принималась за чудо,Убранством своим вызывала восторгИ стала на службу московскому люду,Спешащему в Сокол иль к центру, в Мосторг.И едут теперь как ни в чем не бывалоИ смотрят на наши дворцы москвичи.И только приезжего, провинциала,Узнаешь здесь сразу: глаза горячи.Но кто этот парень, пытливый, дотошный,Спустившийся утром в подземку МосквыВ берете, в ботинках на толстой подошве?Он трогает пальцем на мраморе швы.Ну ехал бы смирно от «Аэропорта».Чего он ворочается, как медведь?К дверям пробиваясь, какого он чертаНа станции каждой выходит глазеть?И вдруг оглянулся. И вдруг улыбнулся,Пройдя «Маяковской» широкий перрон.«Ребята! Товарищи! Славка вернулся!Узнать нелегко, но, клянусь, это он!»
Перейти на страницу:

Похожие книги

100 жемчужин европейской лирики
100 жемчужин европейской лирики

«100 жемчужин европейской лирики» – это уникальная книга. Она включает в себя сто поэтических шедевров, посвященных неувядающей теме любви.Все стихотворения, представленные в книге, родились из-под пера гениальных европейских поэтов, творивших с середины XIII до начала XX века. Читатель познакомится с бессмертной лирикой Данте, Петрарки и Микеланджело, величавыми строками Шекспира и Шиллера, нежными и трогательными миниатюрами Гейне, мрачноватыми творениями Байрона и искрящимися радостью сонетами Мицкевича, малоизвестными изящными стихотворениями Андерсена и множеством других замечательных произведений в переводе классиков русской словесности.Книга порадует ценителей прекрасного и поможет читателям, желающим признаться в любви, обрести решимость, силу и вдохновение для этого непростого шага.

авторов Коллектив , Антология

Поэзия / Лирика / Стихи и поэзия
Монады
Монады

«Монады» – один из пяти томов «неполного собрания сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), ярчайшего представителя поэтического андеграунда 1970–1980-x и художественного лидера актуального искусства в 1990–2000-е, основоположника концептуализма в литературе, лауреата множества международных литературных премий. Не только поэт, романист, драматург, но и художник, акционист, теоретик искусства – Пригов не зря предпочитал ироническое самоопределение «деятель культуры». Охватывая творчество Пригова с середины 1970-х до его посмертно опубликованного романа «Катя китайская», том включает как уже классические тексты, так и новые публикации из оставшегося после смерти Пригова громадного архива.Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия / Стихи и поэзия
В Датском королевстве…
В Датском королевстве…

Номер открывается фрагментами романа Кнуда Ромера «Ничего, кроме страха». В 2006 году известный телеведущий, специалист по рекламе и актер, снимавшийся в фильме Ларса фон Триера «Идиоты», опубликовал свой дебютный роман, который сразу же сделал его знаменитым. Роман Кнуда Ромера, повествующий об истории нескольких поколений одной семьи на фоне исторических событий XX века и удостоенный нескольких престижных премий, переведен на пятнадцать языков. В рубрике «Литературное наследие» представлен один из самых интересных датских писателей первой половины XIX века. Стена Стенсена Бликера принято считать отцом датской новеллы. Он создал свой собственный художественный мир и оригинальную прозу, которая не укладывается в рамки утвердившегося к двадцатым годам XIX века романтизма. В основе сюжета его произведений — часто необычная ситуация, которая вдобавок разрешается совершенно неожиданным образом. Рассказчик, alteregoaвтopa, становится случайным свидетелем драматических событий, разворачивающихся на фоне унылых ютландских пейзажей, и сопереживает героям, страдающим от несправедливости мироустройства. Классик датской литературы Клаус Рифбьерг, который за свою долгую творческую жизнь попробовал себя во всех жанрах, представлен в номере небольшой новеллой «Столовые приборы», в центре которой судьба поколения, принимавшего участие в протестных молодежных акциях 1968 года. Еще об одном классике датской литературы — Карен Бликсен — в рубрике «Портрет в зеркалах» рассказывают такие признанные мастера, как Марио Варгас Льоса, Джон Апдайк и Трумен Капоте.

авторов Коллектив , Анастасия Строкина , Анатолий Николаевич Чеканский , Елена Александровна Суриц , Олег Владимирович Рождественский

Публицистика / Драматургия / Поэзия / Классическая проза / Современная проза