Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Теоретики эпистемологии, хотя и кажется, что их труды уже покрылись паутиной ветхости, могут кое-что сказать о современных борцах с фильмами, политических фанатиках и правоверных. Локковское описание фундаментализма — он называл его «энтузиазмом» — до сих пор не потеряло актуальности. «Они видят свет, проникший в их ум, и не могут заблуждаться. Этот свет ясен и видим там, как яркое солнечное сияние; он показывает себя сам и не нуждается в других доказательствах, кроме собственного свидетельства. Они чувствуют божий перст, движущий ими изнутри, и внушения духа и не могут заблуждаться в том, что чувствуют»[64]

. В то время Локк говорил о религиозных фанатиках. «К какому бы странному действию они ни чувствовали в себе сильную склонность, они приходят к заключению, что этот импульс есть зов или указание неба, которому надо подчиняться, что это начертано свыше и выполнение этого не может быть ошибкой с их стороны»[65]

. Читая Локка, нельзя не вспомнить Роберта Л. Хаймерса, министра-баптиста, который во время протестов против фильма «Последнее искушение Христа» сказал в интервью газете Los Angeles Times

: «Я считаю, это поганая картина! Безобразная! Из-за нее на Америку обрушится божья кара».

Пирс в своем блестящем эссе «Закрепление верования» (1877) показал: то, что я называю интеллектуальным стилем фундаментализма, совершенно не обязательно имеет отношение к религии. Словосочетание «закрепление верования» очень точно отражает суть фундаментализма. Фундаменталист ищет не ошибки, а определенность. Такой человек старается приколотить свои убеждения гвоздями к почетной доске.

И, конечно, все мы в той или иной мере цепляемся за фиксированные убеждения. Закрепление верования — неотъемлемая часть мыслительного процесса. Нам нужны константы («Все братья — мужского пола»), чтобы переменные имели смысл («Некоторые братья толстые»). Философ Людвиг Витгенштейн с присущей ему способностью придумывать метафоры сказал, что это как если бы «некоторые предложения, имеющие форму эмпирических предложений, затвердели бы и функционировали как каналы для не застывших, текучих эмпирических предложений; и что это отношение со временем менялось бы, то есть текучие предложения затвердевали бы, а застывшие становились текучими». Роль этих затвердевших каналов «подобна роли правил игры» — игры, которая формирует реальность. Если бы кто-то захотел посеять во мне сомнение по поводу какого-нибудь закрепленного верования, «я же не поддавался бы колебаниям и сохранял уверенность… Мое поведение могло бы не быть ошибкой хотя бы лишь потому, что изначально определяло бы некую игру»[66]. Если вы постановите, что 437 + 1912 = 2349, или что все братья — мужского пола, или что пестициды приносят вред окружающей среде, то в вашем мире уже недопустимы сестра мужского пола, или 437 + 1912 = 2348, или помогающие окружающей среде пестициды — такие вещи невероятны, они против правил. Неважно, сколько раз вы сложите горки из 437 и 1912 горошин и получите 2348: вам придется признать, что либо вы ошиблись, либо одна горошина потерялась.

А теперь взгляните на интеллектуальный стиль фундаментализма. Если вы по природе склонны иметь твердые убеждения, то в мире будет много такого, что вы будете считать однозначно верным и что нельзя и не нужно будет проверять. Так, например, когда я предлагаю моему другу — стороннику свободных рынков П. посмотреть исследования, в которых показано преимущество установления минимальной заработной платы для бедняков, он отбрасывает их как недостоверные, сфабрикованные или еще по какой-нибудь причине неправильные. А те исследования, в которых говорится, что минимальная заработная плата беднякам вредит, просто подтверждают то, что он и так знает. (Зачем проверять правильность утверждения «Все братья — мужского пола»? В чем смысл? И как это вообще можно сделать?) Однажды я сказал другому знакомому стороннику свободных рынков, что по всем стандартным параметрам японская экономика в послевоенный период перегнала американскую, но на протяжении большей части этого же самого периода японское правительство вмешивалось в экономику в немыслимых для Америки масштабах — распределяло кредиты, держало рынки закрытыми, указывало бизнесу, что ему делать, и т. д. Мой приятель и глазом не моргнул. Он сказал, что раз японская экономика росла быстрее американской, значит, японское правительство на самом деле вмешивалось в нее меньше, чем американское — в свою. И все, что указывало на обратное, было ошибочно.