Добрые люди

– Если землякам мсье Франклина в самом деле приходится рассчитывать исключительно на мушкеты и порох, – добавляет д’Аламбер, – то старушке Европе с ее зрелым разумом остается лишь постигать и уважать законы, которые предписывают природа и разум… Нашей революции, господа, не нужно никакого иного оружия, за исключением пера и слова.

Переведя взгляд в сторону от собравшихся за столиком, адмирал видит Брингаса: тот, сидя с книжкой в дальнем углу, хмуро наблюдает за ними. А ведь вы, господа, начисто позабыли о чудаковатом аббате, чуть было не восклицает адмирал, и обо всех, подобных ему! Вы никогда не были на борту корабля, в который летят шрапнель и осколки, сознавая, как много способно вместить человеческое сердце. В ложной безопасности кофейни с ее изысканными манерами, культурной беседой, полной прекрасных филантропических идей, вы забыли о несчастных и обиженных, о бесчисленной темной армии, которая лелеет гнев и ненависть в нищих трактирах, в зловонных предместьях, куда едва проникают лучи разума и философии. Вы забываете о тяжести снежной лавины, о могуществе моря, о силе слепой природы, сметающий все и вся на своем пути. Забываете о законах самой жизни. Размышляя обо всем этом, дон Педро на мгновение испытывает огромное желание ударить кулаком по столу и ткнуть пальцем в сторону человека, о котором они забыли, как некогда неведомая рука указывала на письмена, проступившие на стене во время беспечного, пышного и трагического Валтасарова пира. Он чувствует потребность привлечь их внимание к темному силуэту, притаившемуся там, в глубине, пожирая глазами газеты и всю вселенную – разумом. Ударить по столу и все это наконец-то высказать. Заявить, что уж он-то знает, кто подожжет этот мир! Но адмирал лишь пожимает плечами, ставит чашку на стол и ничего не предпринимает.

Вечером, вернувшись из очередного безрезультатного похода в книжную лавку на улице д’Анжу, академики и Брингас прохаживаются среди крылатых коней по галерее в западной части сада Тюильри. Поскольку въезд экипажей сюда запрещен, вокруг множество гуляющих. Небо затянуто облаками, но солнце стоит высоко и воздух прогрет. С другой стороны моста открывается чудесный вид на площадь Людовика Пятнадцатого с отлитым из бронзы конным монархом, деревья Елисейских полей и Сену, текущую в отдалении.

– Обратите внимание, – сообщает Брингас, – перед вами один из самых впечатляющих городских пейзажей Европы… Закаты здесь просто великолепны!

– Как хорошо, что здесь разрешают гулять, – замечает адмирал. – Я был уверен, что это королевские владения и заходить сюда можно только в День святого Людовика.

– Ну, это для простолюдинов, – иронизирует аббат. – Для сброда. Взгляните, как выглядят гуляющие: все до единого – порядочные люди, одежда из лучших магазинов, у дам на руках – собачонки, которых я бы лично поджарил на вертеле, содержанки из Оперы, пижоны и паразиты… Посмотрите на всех этих несуразных красавчиков в высоких париках, с накладными родинками на физиономиях и в идиотских камзолах, узких, как макаронины. Вот бы их всех на галеры! Между тем швейцары, охраняющие ворота, не пускают сюда людей достойных, которые не выглядят должным образом, – без всех этих кружев на рукавах и галунов на шляпах. Они и на меня косо смотрели, заметили? Как говорится, не суди о монахе по сутане!

– Какие очаровательные детишки, – умиляется дон Эрмохенес, глядя на двоих серьезных малышей, которые шагают рядом с родителями, одетые как взрослые и с парадными шпагами на поясе.

– Какие, вот эти? – выходит из себя Брингас. – Нет более гадкого зрелища, сеньор, чем видеть малых сих морально падшими раньше времени из-за тупости своих родителей… Только взгляните на их костюмы, на кудри, белые от пудры, на дамские букли, потешные шпаги и треуголки в руках! Тщеславные и надутые, как их папаши или как те взрослые, в которых они однажды превратятся… Хорошо было бы уничтожить их прямо сейчас, пока они маленькие и безобидные. Через несколько лет это будет намного сложнее.

– Какие ужасы вы говорите, сеньор аббат!

– Ужасы, по вашему мнению? Какие времена, такие и разговоры. Мы – люди простые. В любом случае эти потешные моды извращают истинную природу человека. Будь я законодателем, всякий раз, видя такого ряженого, я бы отнимал его у дебилов-родителей и отправлял переучиваться в государственный коллеж!

– Прямо как Ликург, – смеется адмирал.

Аббат недобро косится на него.

– Вот именно, сеньор. Как этот просвещенный лакедемонец… Честно говоря, не понимаю, над чем вы смеетесь. Не вижу ничего смешного.

Луч солнца прорвал тонкий слой облаков, и растительность сада обретает свежие цвета. Серая лента Сены сверкает вдалеке стальным блеском.

– В самом деле, красиво, – говорит адмирал, меняя тему.

– Настанет день… – гнет свою линию Брингас, не замечая, что его перебили.

Дон Эрмохенес, опершись о балюстраду, словно бы ничего не замечает. Он опустил голову и выглядит обеспокоенным, будто бы у него что-то болит.

– Что-то случилось, дон Эрмес? – спрашивает адмирал.