Добрые слуги дьявола

Внезапно взгляд Ферди останавливается на пуговицах пиджака падресито Вильсона — истертых костяных пуговицах, бывших, вероятно, красивыми в оные времена. Устремив взгляд на эти пуговицы, успокаивающие его своими сглаженными от старости краями, он врет самому себе:

— …Беатрис великолепна, как всегда, лучше, чем когда-либо… ты же знаешь, я обожаю женщин только first class,

как она и как ты, сокровище мое… нет, клянусь тебе, не было никакого, как ты говоришь, короткого замыкания. Мое увлечение такими дамами, как вы, чисто эстетическое. Я ведь не прошу ничего взамен: просто люблю, и все… — Пятно от томата, справа от элегантного ряда потертых пуговиц… Ферди, сам того не осознавая, вспоминает другие, такие же пролетарские пятна и тотчас отводит взгляд… — В общем, радость моя, если мне нельзя приехать к тебе, ничего страшного, Стеллина всегда рада видеть меня в своем доме. Так что оставим это, о’кей? Я лучше поеду к ней, Турин просто великолепен в это время года…

— …23-го я опять буду в Турине, — произносит падресито Вильсон и на секунду встречается взглядом с Ферди. В этом тоже нет ничего удивительного: они ведь говорят об одном городе — банальное совпадение, как сказал бы Паньягуа, усмешка капризного случая. — Да, я достал то, что вы просили в прошлый раз, да-да, рекомендательное письмо от приоров. Как я уже написал вам по электронной почте, мне бы хотелось подробнее изучить имеющийся в вашем монастыре материал о падшем ангеле, ведь Турин славится… И, если вас не затруднит, я бы хотел…

Пока падре Вильсон разговаривает по телефону, его глаза блуждают по ближайшему к нему объекту, каковым в данном случае является Ферди. Однако благовоспитанность не позволяет священнику поднимать взгляд выше колен наблюдаемого объекта, и поэтому глаза падре изучают его туфли. «Фрателли Россетти», — определяет падресито Вильсон, разбирающийся не только в падших ангелах, и говорит в трубку:

— Могу я привезти вам что-нибудь из Мадрида? Конечно, конечно, мне это вовсе не трудно, я куплю все в магазине беспошлинной торговли в аэропорту. Две бутылки «Фра Анджелико» и одну — молодого «Бенедиктина»? Да-да, хорошо… А, и три бутылки виски «Монкс»? Конечно, конечно, о чем речь…

Если бы Ферди и падре Вильсон поговорили по телефону еще несколько минут, оба узнали бы, что собираются лететь в Турин в один и тот же день — незначительное совпадение, как многие другие случайные и ни к чему не ведущие встречи и разговоры, вроде следующего краткого диалога:

— Прошу прощения, но, вероятно, эти часы — ваши, а те — мои, — улыбается Вильсон, когда молодая продавщица кладет перед ним красивые часы с несколькими циферблатами, а Ферди протягивает старенькие «Тиссо».

— Спасибо, — говорит Ферди и возвращает падре «Тиссо», держа их за кончик ремешка, как отвратительную ящерицу. — Спасибо, — повторяет он, едва взглянув на падресито Вильсона: с какой стати Ферди будет глядеть на него, раз они даже не знакомы и между ними нет ничего общего? И если вдруг 23-го числа Ферди и падре Вильсон встретятся случайно в магазине беспошлинной торговли в аэропорту, то, вероятнее всего, они даже не вспомнят, что уже виделись, еще раз доказав таким образом теорию Паньягуа о том, что вся жизнь представляет собой всего лишь бессмысленное и капризное стечение обстоятельств. Только в романах случайности имеют какой-либо смысл, в жизни большинство из них — не более чем незначительные события безо всякого продолжения.

И если теория Паньягуа справедлива, то, значит, не имеет никакого значения и другая сцена, происходящая в это время неподалеку. Ведь в жизни постоянно происходит бесчисленное множество событий, которых мы даже не замечаем: в больших городах, вроде Мадрида, можно на протяжении десятилетий не встречать своего школьного товарища или свою первую любовь, которая растворилась так же необъяснимо, как некогда появилась. И хотя все мы в Мадриде видим одно и то же солнечное утро, одну и ту же телевизионную чепуху, миры людей не соприкасаются друг с другом, словно каждый из нас движется в пространстве как отдельная маленькая планета, всецело поглощенная процессом своего собственного вращения. Или, возможно, они все же соприкасаются, только мы не знаем об этом: сколько школьных товарищей не узнало друг друга в одной очереди в кино, сколько бывших влюбленных прошли мимо по улице, не заметив друг друга? И не столько потому, что они — то есть мы — состарились и сделались неузнаваемы, а потому, что мы слишком погружены в свои собственные концентрические миры, для которых внешняя действительность не более чем пейзаж.

То же самое происходило и с Паньягуа, одиноко летящим на своем астероиде и погруженным в размышления. Удастся ли наконец уговорить сегодня сеньору совершить небольшой променад? Хоть бы удалось, ведь с того самого дня второго розыгрыша она отказывалась выходить на улицу. «Ну же, любимая, пойдем чуть-чуть прогуляемся, тебе пойдет это на пользу, но сначала выпьем еще немножечко ромашкового настоя, всего две ложечки, мой ангел».