Добрый доктор из Варшавы

Эсэсовцы стоят в тени, небрежно придерживая новенькие винтовки, а человек с желто-голубой повязкой на рукаве истерично кричит на женщину-еврейку. Он несколько раз ударяет ее, она съеживается и умоляюще просит о чем-то. Высокий офицер в безупречном кителе с белой окантовкой с силой бьет по лицу тяжелым металлическим прутом какого-то насмерть перепуганного еврея, бьет так, что кровь и куски кожи разлетаются в стороны.

Миша уходит от тюремных ворот. Воздух, казалось, накаляется от ярости. На улицах то и дело вспыхивают беспорядки. Жаждущие мести и крови местные украинцы свирепо набрасываются на евреев, которых гораздо меньше. Молодчики с желто-синими повязками бьют их палками, сбивая с ног. С какой-то женщины сорвали почти всю одежду и за волосы волокут по тротуару.

Прижатый толпой к стене, Миша проталкивается сквозь массу людей, чтобы добраться до дома. На него не обращают внимания. Все смотрят, как толпа удаляется от лежащего неподвижно на дороге человека, его темная кровь стекает в решетку на мостовой. На бордюре сидит обнаженная девочка-подросток, она что-то выкрикивает в ответ на издевательства толпы, а мать пытается натянуть на нее куртку. С других женщин, убегающих от толпы, тоже сорвали одежду, их толкают и пихают, лица их разбиты, из носа идет кровь.

Немецкие охранники равнодушно наблюдают за происходящим.

– Евреи-большевики это заслужили. Говорят, в их тюрьмах погибли три тысячи лучших украинцев. Попомните мои слова, пока не сдохнет столько же евреев, мы не остановимся, – говорит Мише какая-то женщина с горящим взором.

Миша вежливо кивает, выбирается наконец из толпы и идет дальше. Когда агрессивные молодчики оказываются далеко позади, он бросается бежать, моля бога, чтобы София никуда не вышла, а оказалась дома живой и невредимой.

Она открывает дверь сразу, как только снаружи слышится звук его ключа.

– Что случилось, Миша?

Он не хочет говорить ей, но она должна знать.

– Там расправляются с евреями, их убивают. Не могу даже рассказать тебе все, я видел избитую до крови женщину без одежды. Здесь больше нельзя оставаться, это опасно. Нам надо уехать, София.

– Но куда?

– Мы можем уйти только на восток, но немцы наверняка пойдут дальше, в Россию. Что, если пробираться на юг, в Сирию, Палестину, хотя это и опасно. Даже не знаю. Если мы вернемся на запад, в Варшаву…

– Мы едем домой.

– Но нам придется жить в гетто.

– По крайней мере, в гетто мы будем вместе, с семьей, с Корчаком и нашими детьми. Конечно, я слышала, что гетто почти как тюрьма, но посторонним вход туда запрещен, и люди там более-менее защищены. Да евреи и раньше жили в гетто.

Он качает головой, понимая, что другого выхода у них нет.

– Постараемся уйти до рассвета, тогда в городе тихо. Только ты уверена?

– Уверена.

Всю ночь город оглашают крики и выстрелы. На лестнице слышен топот ног, бегущих то вверх, то вниз. Миша пододвигает к двери сундук, а сам сидит на кровати, прислушиваясь к происходящему. Коэны люди обеспеченные. Наверху что-то постоянно роняют, передвигают, потом тащат вниз по лестнице. На заре наконец-то все стихает.

Следующие несколько недель немцы стремительно продвигаются на восток, и через город нескончаемым потоком идут немецкие войска. София с Мишей, оказавшиеся в прифронтовой зоне, затаились и ждут, когда можно будет вернуться в Варшаву. Как только немцы начинают устанавливать какое-то подобие порядка и пускают поезда, идущие через Варшаву, они решают ехать.

Они идут по темным улицам затихшего города, стараясь быть незаметными. Станция, однако, ярко освещена и уже переполнена людьми, которые теперь, когда Львов стал частью рейха и границы больше нет, пытаются попасть домой, в Краков или Варшаву.

Они уезжают из Львова, в сером рассвете мелькают огни в домах. Вдруг перед Мишей на мгновение возникает размытое белое пятно. Это лицо женщины, за которой гонятся молодые парни с палками. Кровь течет у нее из носа, вырванные волосы падают на землю, в глазах застыл ужас.

Нигде, нигде им не будет хуже, чем во Львове.

Он сидит лицом к востоку, там уже восходит солнце, его лучи пробиваются сквозь Мишины полуприкрытые веки. В Пинске скоро проснутся отец, Рифка и Нюра. Что, если немцам удастся дойти и до них? Мальчиком в Пинске он однажды видел, как гогочущие польские солдаты окунали еврейскую школьницу в водопойное корыто с ледяной водой и шутили, что крестят ее. Однако он и представить не может, что недавние ужасы во Львове могут повториться в его родном городе. Нет, во Львове происходило нечто из ряда вон выходящее, единичный случай, всплеск ярости и мести.