Дочь

Лекцию я читала в мормонском храме, в котором помещалось 2-3 тысячи людей. Кафедра была такая высокая, что пришлось подниматься на нее по лестнице. Таких я никогда еще не видела. Я посмотрела вниз, увидала эту громадную толпу и... испугалась. Заиграл орган... "Боже, Царя храни!" И мне вдруг стало весело. "Для меня, русской, национальный гимн играют, - думала я. - Как мило с их стороны". Вот прошло еще несколько минут, и страх мой совсем рассеялся... орган весело играл "Очи черные"!

"Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные", - пела я внутри себя. Знает ли мормонский пастор слова этого романса, знает ли он, что это цыганский романс, исполнявшийся во всех русских кабаках?

Я уже никого и ничего не боялась, сосредоточилась на своей теме "Толстой и русская революция" и без всякого усилия использовала уроки моего милого учителя Джона Барри. А в газете "Миннеаполис Трибюн" появилась заметка: "В конце концов гигантский экономический и государственный эксперимент в советской России должен рухнуть, так как он основан на исключительно материальной концепции и движется только насилием, - заявила графиня Александра Толстая, дочь великого русского писателя, графа Льва Толстого".

Либералы и пацифисты

В Чикаго я приехала уже вечером. Шофер такси помог мне втащить мои многочисленные вещи в большую, просторную переднюю.

Меня немедленно окружила целая группа старушек, и в первую минуту я никак не могла понять, кто - кто? Хозяйка дома, мисс Смит, друг мисс Аддамс, сказала мне, что Джейн сейчас нет, она в Хулл-Хаузе, но что она очень рада со мной познакомиться и иметь меня гостьей в своем доме. С первого момента, как я ее увидела, я полюбила Мэри Смит. Лицо спокойно-красивое, почти классическое, чудные, ласковые серые глаза, естественно волнистые седоватые волосы. Ничего искусственного, мелкого, повседневного. Ее царственная высокая фигура спокойно двигалась по дому, и видно было, что все - и горничная Анни, и кухарка, и другая мисс Смит, которая жила с ней в доме, но которую звали Элеонора Смит, все ее обожали. Элеонора была совсем другого типа. Грузная, высокая, с крупными чертами лица и низким раскатистым голосом.

- Вещи ваши придется оставить здесь до завтра, - сказала Мэри Смит. Истопник придет завтра топить и снесет вам их, а пока что Анни возьмет наверх все, что вам необходимо на ночь. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Она дышала тяжело, когда поднималась по лестнице, у нее была астма.

Я вымылась, причесалась, но, спустившись вниз и увидав груду своих безобразных вещей - тут были и русские портпледы, и японские корзинки, и старые чемоданы, - решила, не дожидаясь истопника, освободить переднюю от этого хлама и, взвалив тяжелый чемодан на плечо, потащила его наверх. Когда я снова спустилась, в передней уже собрались все старушки. Анни увидала, побежала за кухаркой, потом пришли обе мисс Смит.

- Оставьте, зачем вы это делаете? - в ужасе воскликнула Мэри Смит.

- Я никогда ничего подобного не видела. Как мужчина! Ужас! - возмущалась Элеонора.

И они стояли и наблюдали до тех пор, пока я не перетаскала все вещи, вскидывая одну за другой на плечи и забавляясь их удивлением.

На другой день в Хулл-Хаузе я познакомилась со знаменитой Джейн Аддамс.

- А я вас помню девочкой с косичками в Ясной Поляне, когда я была у вашего отца. Вам было лет 11, - сказала мне мисс Аддамс. - Вы вбежали в комнату, где мы разговаривали. Отец ваш повернулся ко мне и сказал: - А это моя младшая Саша.

Мы обе расхохотались.

Мисс Аддамс спрашивала меня, как я намерена устроиться в Америке, и вызывалась всячески мне помочь. Жила она в отдельной небольшой квартирке, показавшейся мне очень темной, в Хулл-Хаузе, со старинной, немного потертой мебелью. Горел камин.

Поговорив с мисс Аддамс и познакомившись с ее окружением, я поняла, какое влияние она имела на окружающих. Слово ее - закон. Она управляла людьми, не приказывая, подавляла без желания давить. Хулл-Хауз - это Джейн Аддамс. Джейн Аддамс - это Хулл-Хауз.

Она царила не только в Хулл-Хаузе. Дом Мэри Роз Смит, обе мисс Смит жили и существовали только для Джейн Аддамс.

Очень скоро я поняла, что политически мы расходимся с мисс Аддамс, и я почувствовала, что она разочаровалась во мне как дочери величайшего гуманиста и либерала - Толстого.

Я не скрывала своих убеждений. Для меня пацифизм отца, его любовь к народу, желание облегчить его участь было искренним, глубоким убеждением, основанным на годами продуманном религиозном мировоззрении. Если говорить об уничтожении насилия, то всякого насилия; капитализма - то всякого капитализма, включая государственный капитализм; если говорить о пацифизме, то только о пацифизме, основанном на словах Христа "не убий", а не только когда это выгодно одному атеистическому, беспринципному правительству, которое говорит о пацифизме, потому что не готово к войне. На эту приманку пацифизма и ловит наивных американских либералов советское правительство. Умные, живые глаза мисс Аддамс омрачились, когда я сделала несколько подобных замечаний.